Гуд бай, Арктика!..
Шрифт:
Но все-таки художество Теда они бы оценили.
Прянул «Ноордерлихт» со стапелей в большую воду. Качнулся в одну сторону, другую — и прямо встал на ровный киль. В свои сто лет он словно заново родился. Летом бороздит студеные воды Ледовитого океана, зимой отправляется на солнечные Канарские и Азорские острова или зимует в Арктике. Повсюду с ним его капитан Тед — личность весомая, картинная и представительная.
Легко вообразить его — устремившим взор на золотисто-жемчужное небо, уснувшую воду, скалистые острова, поющим за штурвалом богатырские песни.
Но нет, капитан оказался молчун. Не то что песен — иной раз полслова не проронит за целый день. Вступительная речь его состояла из двух положений.
Первое: кормчему должна быть послушна и подручна вся команда шхуны.
И второе: если возникнет конфликт или он умрет, то по всем вопросам обращаться к корабельному коку Соне.
Мощно и по-матросски забористо высказалась Афка:
— Запомните: все ваши вещи — дерьмо. Здесь есть одна ценная вещь — это ваша жизнь.
После чего помощница капитана Рейнске наглядно показала, как надо быстро облачиться в спасательный жилет и гидрокостюм, если кто-то выпадет за борт или шхуна пойдет ко дну.
Почти как голландец, был краток русский проводник по архипелагу, сухопутный капитан, географ и орнитолог Андрей Волков.
— Моя задача, — сказал он, — чтобы все вы остались в живых. А повстречаем ли мы китов, моржей, полярных медведей и чем эта встреча для нас окончится — зависит от вашей удачи.
Будь Тед словоохотливее, он смело мог заключить нашу сходку обращением адмирала Магеллана к товарищам, с которыми он вышел на парусных судах из устья Гвадалквивира, собираясь достичь Молуккских островов.
— Да увидит каждый из вас свою родину! — воскликнул хромой адмирал.
Вместо этого корабельный кок, тонкая светловолосая голландка Соня велела представить ей список вегетарианцев.
Изнуренные благородным духом скитальчества, мы разошлись по каютам, поразившим нас, я уже говорила, отчаянной бесприютностью. Нам с Леней досталось более комфортабельное жилье, видимо, с учетом нашей Луны, — мы оказались счастливыми обладателями душа и туалета, куда можно попасть прямо из каюты. Это пространство имело выход в соседнюю обитель, где поселились биолог из Испании доктор Иглесиас-Родригес, которая искала в Ледовитом океане каких-то неведомых существ, и сама Нина Хорстман. Правда, с нашей стороны был сломан замок, и когда Леня с тысячью и одной предосторожностью пытался проникнуть в отхожее место, его всегда встречали звонким «Sorry!!!».
Постепенно мы привыкли к этому обстоятельству, но грянула новая проруха: выскакивая из уборной на зов судового колокола, я забывала отпереть дверь, ведущую к соседям, а те, как истинные аристократки, знай, помалкивали и грустно улыбались.
Пришлось Лене огромными буквами написать объявление «Marina! Don’t forget to open the door» и повесить над унитазом. Но и это не помогало, вечно приходилось заглядывать и проверять.
Даже для того чтобы лечь в койку и забыться тревожным сном, требовались чудеса изворотливости.
По праву сильного Тишков занял верхнюю позицию под потолочным окошком, чтоб находиться поближе к небесам. Вскоре выяснилось, что из окна зверски дует, периодически капает, а порой заливает. Пришлось Лене, извиваясь ужом, просочиться внутрь узкого оконного створа и туго затянуть задрайки.
Лежа во мраке, уткнувшись лбом в умывальник, я вспоминала кадры из фильма Тарантино «Убить Билла», где Ума Турман очутилась в подобном положении, когда ее затащил в могилу и закидал землей один длинноволосый негодяй.
— Марин, ты спишь? — послышался сверху Ленин голос. — Знаешь, о чем я вспомнил? Как мой приятель Володька Генералов лежал в психбольнице. И там устроил концерт — пел для больных и медперсонала под гитару. «Так всем понравилось, — говорил, — особенно с душой и с энтузиазмом исполнили хором песню «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»…»
Глава 11
«Мы с Луной хотим туда, не знаю куда!»
Я ищу то, что никогда не изменится.
Что называют чудесным неуловимым вечно пребывающим окончательным телом реальности.
Я стараюсь рассеивать свои желания и страхи, держать ум ясным и чистым, в полном осознании каждого мгновения. Пытаюсь ухватить — как блуждаю в иллюзиях и теряюсь в миражах.
Но у меня ничего не получается.
Дух долины бессмертия манит меня и прельщает, принимая призрачные формы. Когда еще предупреждал ветхозаветный мудрец Лао-цзы: видоизменения этого духа бесконечны, производительность — неисчерпаема.
Образы моей памяти, памяти родителей, общие сны соединяются и взаимодействуют, создавая новые фантомы. И вот уж современные квантовые физики и нейрофизиологи озарены идеями Лао-цзы: мол, из глубинного Мироздания льется бесконечная симфония волн, которая благополучно превращается в видимость мира исключительно после прохождения через наши мысли и чувства.
Одним словом, просыпаюсь я и вижу — мы едем в поезде, в купе. Ночь, окна глухо занавешены, только над Леней горит синий свет ночной лампы, который я терпеть не могу.
В поисках выключателя я давай шарить по стене, возмущенно бормоча:
— Какого черта? Кто зажег свет?..
— Какой свет? — спросонок отзывается Леня.
— Вот этот! — говорю, показывая на струящееся лазоревое сияние из потолочного окошка.
И вдруг — как обухом по голове: матерь божья, мы на шхуне! На рассвете отдали тросы, отворили паруса, в паруса дохнул ветер, и пошел кораблик, крылом ложась на ветра, покидая, можно сказать, обжитый нами хлебосольный Лонгиербюен.
Однако сколь явственно в тихом шелесте моря, в ровном гуле корабельного дизеля слышался мне перестук вагонных колес!