«Гудлайф», или Идеальное похищение
Шрифт:
— Другая карта — для бизнес-счета. Только деловые операции проходят по той карте, а не то мои бухгалтера устраивают мне трам-тарарам. — Было бы слишком рискованно снова воспользоваться первой картой.
Стэнли в третий раз ввел карточку Тео в машину и стал ждать подтверждения.
— Впрочем, где тебе понять, как работает успешный бизнес. Сколько они тебе здесь платят, Стэнли? Восемь баксов в час? Восемь пятьдесят? Сколько это получается?.. Шестнадцать штук в год? Это по максимуму? — Парнишка был просто прижат к стене. Впрочем, он и парнишкой-то уже не был. Всего на несколько лет моложе Тео, а все еще на такой работе. — Стэнли, да если бы ты экономил каждый доллар из своего заработка, тебе понадобилось бы
Стэнли попятился от стойки, чтобы хоть какое-то расстояние отделяло его от Тео.
— Об уважении, например? — спросил Тео.
Стэнли аккуратно положил карточку на стойку.
— Извините, сэр, — произнес он.
Тео бегом завернул за угол дома, едва не ударившись глазом об угол кондиционера, и вскочил в машину.
Коллин плакала.
— Карточка не сработала, — проговорил он сквозь зубы. — Придется все отложить на завтра. — Он включил зажигание.
— Ты хочешь сказать — надо оставить его там? — Голос у Коллин сорвался.
— Завтра первым делом этим займемся.
Слезы струились по ее щекам, когда она доставала из сумочки и расстегивала матерчатый футляр, где держала тампоны. Развернула крохотный бумажный квадратик и достала три сотенные.
— Это все, что у меня есть.
Тео обернул сотенные бумажки вокруг семнадцати однодолларовых в зажиме для денег, сунул пачку в карман и вплыл в контору, снова вытаскивая пачку из кармана.
— Наличные подойдут? — спросил он, держа на виду руку, полную денег. — Наличные тут у тебя работают?
Стэн принялся нажимать кнопки на счетной машине.
— Сорок шесть за аренду. Сто пятьдесят наличными — залог, всего — сто девяносто шесть плюс оттиск вашей кредитной карточки. Но в этом случае подтверждения не требуется.
Тео выдернул две стодолларовые бумажки из зажима и держал их кончиками пальцев, нацелив купюры прямо в лицо Стэну. Он держал их так, пока тот не взял деньги из его руки.
— Сдачу оставь себе, — сказал Тео. — И я очень тороплюсь.
Когда Стэн положил контракт и связку ключей на стойку, Тео вытащил остаток денег из зажима. Он держал пачку денег за уголок — семнадцать долларовых купюр и сотню — так, что была видна именно сотня — и протянул ее Стэнли. Сначала тот не хотел брать деньги, но под настойчивым взглядом Тео опустил глаза. Тео молча внушал парню, чтобы тот схватил пачку, и в конце концов тот так и сделал. Он держал деньги обеими руками, и на лице у него было написано что-то вроде: «Что же это такое?!»
— Бросай эту гребаную работу, сынок. Здесь ты ничего не добьешься. — Тео небрежно уронил опустевший зажим в карман. Схватил ключи и контракт и шлепнул ладонью по стойке: — Жизнь коротка!
Малкольм снова позвонил в яхт-клуб «Голден-Бэй»: ему сказали, что президент на совещании. Тогда он намекнул, что это связано с полицейскими делами, и его заверили, что президент ему обязательно позвонит. Малкольм с самого утра все прокручивал и прокручивал в голове самые мелкие детали. Слишком многое не сходилось. Неужели знания Тео о хождении под парусами и о яхт-клубах могли быть такими значительными, что кто-то решился взять его в партнеры без капитала? И с какой стати партнер взялся бы делать ящик для хранения спасательных жилетов?
Малкольм сидел в крытом переходе, наблюдая за Тиффани и Дот через распахнутую дверь. Дот смазывала глазировкой бисквитный торт. Тиффани, танцуя, приблизилась к ней сзади и обхватила ее обеими руками за талию. На поясе у девочки был
— Вот я тебя и раскусила, деушка! — говорила Тиффани своей бабуле, и они поворачивали друг к другу то одно плечо, то другое и покачивались из стороны в сторону.
Улыбка Дот сияла ярче, чем та, что мог вызвать у нее на лице Малкольм в последние несколько лет. Он прекрасно понимал, что ему надо поговорить с ней, но как вложить в слова то, что он постоянно про себя твердил ей все прожитые вместе годы? Я всю жизнь ужасно тебя любил, по-настоящему. Жили с тобой хорошо. Ни в чем никогда не нуждались. Хорошего сына вырастили. Внучат. Дот еще до Малкольма поняла, что он умирает, и теперь он чувствовал, что вроде бы тянет ее за собой. Он молил Бога, чтобы его не пришлось помещать в кислородную палатку, не пришлось вставлять трубку — отводить мочу, и другую — для дерьма, чтобы не поддерживали ему жизнь с помощью машин. Он сам выдернул бы вилку из штепселя, только бы сил хватило.
Тиффани смеялась, мотая головой, словно тряпичная кукла. Обе пыхтели, делая глубокие вдохи, заглушая писклявые звуки, доносившиеся из наушников. Над плечом бабушки Тиффани вгляделась в раскрытую дверь, прижалась щекой к ее щеке, и, указывая себе путь лопаткой для глазировки, обе они, под звуки танго, выплыли к нему в крытый переход. Широкий зад жены растягивал юбку домашнего платья и полы фартука, подчеркивая хрупкую, словно сухая веточка, фигурку внучки. Малкольму хотелось взять ее на руки и накормить. «Кушай!» — напевал бы он ей, как напевал когда-то, когда она была еще грудняшкой. «Кушай!» — как давным-давно, когда он держал бутылочку, кормя Тео, покачивая сына, пока Дот готовила завтрак.
Они танцевали для Малкольма, прямо перед его креслом. Доски пола прогибались. Может, заднее крыльцо — еще не самое худшее. Может, подгнили балки под самим переходом? Дот смотрела мужу прямо в глаза, и Малкольм не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь так сияла. Неужели они всю жизнь прожили, избегая глядеть в глаза друг другу, отводя взгляд, опасаясь, что какая-нибудь тайная мысль вдруг станет явной? Тиффани вращала бедрами и размахивала в воздухе руками, как гавайская танцовщица, а Малкольму казалось, что доброта и широта души этой девочки сияют вокруг нее, словно нимб. Он понимал, что у нее полно трудностей — и финансовых, и со здоровьем, но что беспокоиться о ней не нужно, потому что эта девочка сумела заставить свою бабушку вот так улыбнуться, хотя дедушка уже подошел к порогу смерти.
Тиффани схватила деда за руку.
— Давай, новорожденный! — пропела она, но Малкольм выдернул свою руку и шикнул на внучку. — Поднимайся!
— Глупости! — пробурчал он.
Дот схватила его за другую руку. За что же, Господи, Ты наградил меня таким сиянием?
— Не глупите, — проговорил он и стал нащупывать газету где-то возле кресла.
— Танцуй, новорожденный! — пела Тиффани. — Наша цель — это ты-ы-ы!
Малкольм нащупал газету рядом с собой, на кресле, и развернул на коленях. Тиффани с Дот, танцуя, вернулись на середину крытого перехода, а Малкольм, склонив голову к страницам «Гэзет», не мог оторвать глаз от жены и внучки. Чтобы видеть, как две самые главные женщины в его жизни улыбаются в день его рождения. Казалось, сердце в груди у него тает.