Гугеноты
Шрифт:
— Деньгами? Он горд и не возьмет ни су с человека, являющегося вождем его партии.
— Что же, в таком случае, мне сделать для него?
— Думаю, принц, он сам скажет, когда вы навестите доктора в его скромном жилище.
— Решено, Колиньи, как только я встану на ноги, мы немедленно сходим к этому лекарю. Где он живет?
— Где-то неподалеку, спрошу у Лесдигьера.
— Честное слово, адмирал, если бы я мог уже достаточно хорошо ходить, я тотчас нашел бы этого гвардейца и от всего
— Вовсе не обязательно вставать для этого с постели, принц. Этот гвардеец — в приемной, и давно ждет, когда вы соблаговолите принять его.
— Черт вас возьми, Колиньи, — воскликнул Конде, — зовите же его сюда, я хочу с ним поговорить.
Лесдигьер вошел и почтительно склонился перед полулежащим в постели принцем Конде.
— Садитесь, молодой человек, — проговорил принц, указывая вошедшему на стул рядом с адмиралом. — По правде говоря, это я должен бы поклониться вам. Ведь именно вы привели этого замечательного хирурга.
— О, монсеньор, — скромно ответил Лесдигьер, — я только исполнил свой долг.
— Не только долг, но и чувство уважения и любви к вашему вождю руководило вами, надо полагать? Не отвечайте. В самом деле, о какой любви к человеку может идти речь, если этот человек похитил у вас вашу любовницу? Вернее, пытался похитить.
— О, монсеньор, — произнес Лесдигьер, — поверьте, я уже забыл об этом инциденте.
— Да, но об этом не забыл я, мсье, и буду помнить долго. Помнится, там, в лесу, я попросил у вас прощенья… Но если тогда это было произнесено с оттенком сарказма, то теперь я вторично от чистого сердца прошу простить меня. Я поступил опрометчиво, не поинтересовавшись, чьей любовницей является госпожа де Савуази, и вот наказан за это. Поверьте, я бы никогда не сделал этого, зная, что вы наш единоверец.
— Монсеньор, каждый из нас совершает ошибки, но поистине достоин уважения тот, кто умеет признавать их, доказывая этим свою честность и внутреннее благородство.
— Я поступил бы так, мсье Лесдигьер, даже не зная о том, что вы спасли мне жизнь.
— Мне хотелось бы теперь поговорить о вас. Давно ли вы служите в доме Монморанси?
— Скоро будет три года.
— И вы довольны своей службой?
— Да, монсеньор.
— Знает ли герцог, что вы протестант?
— Разумеется.
— Это его не смущает?
— Его не беспокоит вероисповедание человека, служащего верой и правдой ему и Франции.
— Браво. Весомое очко в его пользу. Той же позиции придерживается, надо думать, и коннетабль?
— Семейство Монморанси — политики, и это всем известно, монсеньор. Их деяния сводятся к укреплению мира в королевстве и прекращению религиозных войн.
— Можете ли вы то же самое сказать и о Екатерине Медичи?
— Разумеется. Не в силах помешать войне католиков с гугенотами, она, тем не менее, делает все возможное для примирения враждующих партий.
— Ей не мешало бы при этом снестись с Римом и с его помощью утихомирить церковь, разжигающую эту вражду. Как вы думаете?
— Согласен с вами, монсеньор, но если она этого не делает, значит, это идет вразрез с внешней политикой государства. Так, во всяком случае, мне думается.
— Мне нравится ваш ответ, мсье. Однако в нем чувствуется дыхание политика, и это, видимо, следствие того, что вы служите семейству Монморанси. Признайтесь, шевалье, у вас иногда были беседу на подобную тему с маршалом?
— Когда его светлость удостаивает меня разговоров с ним, у нас находятся другие, более отвлеченные темы, хотя иногда беседа переходит в политическое русло.
Конде с интересом наблюдал за Лесдигьером, видимо, испытывая удовольствие от разговора, потом внезапно спросил:
— И вам, надо думать, известно нечто такое, что было бы небезынтересным узнать нам, гугенотам? Я хочу спросить, не замышляется ли в доме Монморанси что-либо, прямо или косвенно направленное против протестантов?
— Нет, насколько мне известно, — коротко ответил Лесдигьер.
— Значит, — осторожно спросил Конде, — вам, может быть, что-то и не известно?
— Вероятно. Кто может знать планы семейства Монморанси?
— А вам хотелось бы их узнать? — снова спросил принц.
— Нет, монсеньор, — честно ответил Лесдигьер.
— Но почему же? А если они направлены против ваших же собратьев по вере?
— Этого не может быть. Монморанси не испытывают ненависти к гугенотам.
— А к католикам?
— И к ним тоже.
— Чем же вы тогда объясните мой поединок с герцогом? Не тем ли, что он хотел убрать вождя протестантов, да еще и секретным приемом, который ему специально для этой цели и показали?
— Могу вас заверить, монсеньор, что поединок этот с его стороны был нечем иным, как лишь защитой чужой чести.
— Вашей, шевалье?
— Да.
— Из ваших ответов я понял, что вы честный и благородный дворянин, добросовестно служащий своему хозяину, — улыбнулся Конде. — Вы так же послушны вождю своей партии, шевалье?
— Так же, монсеньор, — без колебаний ответил Лесдигьер.
— Чьим же приказаниям вы подчинитесь, если они пойдут одно вразрез другому? — спросил принц, испытующе глядя на молодого гвардейца.
— Вероятно, ничьим, монсеньор, если они будут противоречивы. Я буду руководствоваться голосом собственного рассудка, никогда не противоречащего принципам моей чести.
— Браво! — воскликнул Колиньи. — Именно такого ответа я от вас и ожидал, мсье.