Гугеноты
Шрифт:
— Считайте, что это уже исполнено, монсеньор.
— Да будет с вами Бог и Святая Дева Мария. В добрый путь, господа! — коннетабль нажал на скрытую в стене пружину.
Потайная дверь под картиной Приматиччо неслышно провалилась вглубь и ушла в сторону. Шомберг и его спутник шагнули в темноту коридора, слабо освещаемого факелом в пяти туазах впереди, и дверь снова встала на место.
Франсуа де Монморанси был еще в Лувре, когда к его дому, разбрызгивая вокруг грязную жижу почти растаявшего снега, подкатила карета
— Шомберг? — удивился маршал, увидев любимца отца.
— Я, господин герцог.
— Случилось что-нибудь? Вас послал отец?
— Да, монсеньор, меня и этого человека, — Шомберг кивнул в сторону спутника.
— Кто это?
— Его зовут Гийом де Ремон. Он учитель фехтования.
— Вот как? — герцог с любопытством посмотрел на гостя. — Снимите вашу маску, сударь, чтобы я видел, с кем имею дело. Так, значит, вас послал Анн де Монморанси?
— Так точно, ваша светлость.
— Зачем?
— Я хотел бы поговорить с вами об этом с глазу на глаз. Таково приказание господина коннетабля.
— Шомберг, можете отправляться обратно и доложить, что выполнили поручение.
— Прошу прощения, господин маршал, — поклонился Шомберг, — но я не могу докладывать о проделанной мною работе, если я ее не закончил. Я должен убедиться, что ваша беседа состоялась и принесла положительные результаты, на которые уповает мсье коннетабль. Таков его приказ.
— Вот оно что… — озадаченно протянул маршал, силясь понять суть происходящего. — В таком случае отправляйтесь пока к Лесдигьеру, думаю, вам с ним есть о чем поговорить, ведь вы с недавнего времени близкие друзья.
Шомберг поклонился и исчез.
— Идемте в мои покои, — пригласил маршал, — там нам с вами будет удобнее.
Они пересекли приемную и вошли в комнату, стены которой были увешаны гобеленами с изображенными на них сценами из мифологии.
— Я слушаю вас, — проговорил Франсуа Монморанси, поворачиваясь к гостю, но не садясь и не предлагая сесть посетителю. — Вас послал ко мне коннетабль, не так ли?
— Совершенно верно.
— С какой целью?
— Ему известно о предстоящей дуэли с принцем Конде.
— Он полагает, что вы знаете свое дело лучше Буасси?
— И не без оснований, монсеньор. Буасси брал уроки у моего отца.
— Кто же ваш отец?
— Его звали Жоффруа де Ремон.
— Ваш отец обучил и вас тому же искусству, что и Буасси?
— С той разницей, что я могу выдержать бой с двумя такими, как Буасси.
— Он показал вам какие-то особенные приемы?
— Именно те, которых не знает Буасси.
— Вы хотите сказать, что пришли научить меня этим приемам?
— Да, монсеньор.
— Следовательно, вы считаете, что мой противник сильнее меня?
— Дело в том, что принц Конде брал уроки у меня.
Наступило тягостное молчание.
Учитель ждал. Герцог задумчиво, точь-в-точь как его отец, выстукивал марш пальцами на поверхности стола.
— Откуда Анн де Монморанси узнал о вас?
— Я полагаю, что первому министру королевства достаточно шевельнуть пальцем, чтобы узнать то, что ему надо узнать.
— Где вы живете, мсье?
— В Понтуазе.
— И он привез вас оттуда только затем, чтобы вы показали мне те приемы, которые известны лишь вам и принцу Конде?
— Ваш отец беспокоится за вашу жизнь, монсеньор. И я разделяю его опасения.
— Но их не разделяю я. Я не желаю пользоваться вашими услугами. Как дворянин, заявляю вам, что это будет нечестно с моей стороны. Я вызвал его на дуэль, не зная о вашем существовании. Пусть все останется на своих местах.
— Монсеньор, Конде убьет вас.
— Пусть только попробует. Мы еще потягаемся.
— Позвольте заметить, господин герцог, что это по меньшей мере неразумно с вашей стороны.
— Я полагаюсь на волю провидения, господин де Ремон, а оно всегда на стороне справедливости.
— Если Конде убьет вас, ваш отец убьет меня. Герцог резко повернулся к учителю:
— Это он вам так сказал?
— Он дал понять, что в этом случае не жить ни мне, ни моей семье. Со мной живут дочь и ее маленький ребенок. Они останутся без крова, их выбросят на улицу. Я не говорю уже о своей собственной участи. Только вы сможете предотвратить несчастье, и на вас, как на Бога, я уповаю.
— Черт возьми! — воскликнул маршал. — Господин коннетабль проявляет чрезмерную отцовскую любовь, думая, что его сыну придется поступиться чувством благородства, которое он сам же в нем воспитал. Едем к нему!
— Не стоит этого делать, монсеньор, — сказал гость, не двинувшись с места. — Вам не удастся изменить решение коннетабля. Поверьте, у него были на то веские основания. Ваша жизнь неизмеримо дороже, нежели жизнь Конде, и она нужна не столько вам самому, сколько Франции. Коннетабль стар… очень стар. Кто наследует ему после его смерти? Конде? Колиньи? Быть может, ваш брат? Впрочем, в Париже я человек новый и не мне давать вам советы, но подумайте хорошенько, господин маршал, о возможных последствиях дуэли.
Старый учитель был прав, и герцог понимал это. В случае его смерти род Монморанси обречен на забвение, ибо коннетаблю недолго осталось жить, и все свои надежды на продолжение рода и благополучие их семейства он связывал со старшим сыном. Было, правда, еще три, но Шарль и Гильом были далеки от политических дел государства и еще дальше — от королевского двора. Третий, Генрих де Монморанси, странствовал где-то по Европе и знать ничего не хотел о внутренних распрях в своем государстве.
Смерть Конде, в свою очередь, устраивала Екатерину Медичи. Слишком возвысилась и упрочилась в последнее время партия гугенотов, чересчур многочисленны и наглы они стали. Убрав вождя, Екатерина быстро утихомирит буйные головы, и вновь восстановится равновесие, о чем так радеет и старый коннетабль и что необходимо для исстрадавшейся, израненной Франции, терпеливо зализывающей свои раны после неудачных итальянских походов и собственных религиозных войн.