Гуляйполе
Шрифт:
…Тем временем у входа в театр сидели Лепетченки, Щусь, Калашник и Семка Каретников.
– Вам в театр? – спрашивали приближающихся к ним парней и девчат.
– Не, на репетицию.
– Ну, тоди вам туды, за угол. Пройдете по переулку, там вам покажуть, – направляли мальчишки.
…А на сцене несколько изменилась декорация. Фанерные деревья остались. Но посреди сцены возникли большая кровать и лавка. На кровати лежал накрытый лоскутным одеялом Волк, его живот высоко вздымался.
– Положи, внученька, пирожки поблыжче до мене,
– Масло.
– Масло?.. Ох!.. Так, як я люблю масло, його нихто так не любить.
Красная Шапочка стала выставлять все из корзинки и при этом внимательно присматривалась к Волку.
– Бабушка, бабушка, а шо це у вас таки здоровенни вуха?
– Ну як же! Шоб лучшее тебе слухать, дитя мое.
– А глаза у вас чого таки здоровенни, прям як пятакы?
– А шоб лучшее тебе бачить, дитя мое.
– Ну а зубы у вас, бабушка, чого таки велычезни?
– Зубы? – Волк перешел почти на шепот. – Зубы у мене, внучка, таки для того… – И громко закончил: —…шоб скорише тебе съесть, дитя мое!
Зал ахнул. Кто-то из детей во весь голос заплакал.
Волк вскочил с кровати и с видом злодея навис над Красной Шапочкой. Она в испуге попятилась.
И тут на сцене появились охотники с деревянными ружьями. Они схватили Волка за лапы, распотрошили его тряпичный живот. В этой суматохе в толпу охотников незаметно проскользнула актриса, играющая Бабушку. Она стала радостно плясать.
Связанного Волка охотники повели по сцене.
Заключительная сцена была режиссером не предусмотрена: Красная Шапочка неожиданно разбежалась и изо всей силы ударила носком сапога Волка промеж ног. Волк упал и стал совсем натурально корчиться от боли, кататься по полу и вопить:
– Куда ж ты бьешь, зараза! Ничо-о! Погодь! Я тоби, гад, це запомню!
Но никто, кроме участников спектакля, не слышал этих слов. Зал был убежден, что концовка спектакля так и задумывалась – и взорвался бурными аплодисментами…
А потом Нестор сидел на табурете перед зеркалом, тщательно стирая с лица грим и превращаясь из миловидной Красной Шапочки в хулиганистого подростка… Снял парик… Скорчил злую рожу, удивляясь своему изменению, которое произошло так быстро и чудесно.
За спиной Нестора колдовал перед треснутым зеркалом Антони, недавно на сцене изображавший охотника. Не оборачиваясь, он разговаривал с новоиспеченным артистом:
– Ну что, страшно было?
– Страшно! Люды перед тобой. Очи, очи! А ты як голый… Знаете, я раньше думав: артист – це так себе… А оказываеться, артист – це ого-го! У мене в голови так от страха заколодыло, шо вирыте, ни, як перед пулеметом.
– А вы перед пулеметом стояли?
– Ни. Но представляю.
– У нас сегодня еще и репетиция. Пойдете? Очень советую. Интересно будет.
– А шо за пьеса?
– Великолепная пьеса. Если хорошо отрепетировать, может получиться грандиозный спектакль.
– «Грандиозный» – це як?
– Ну…
– Може, и для мене якая-то роль случайно найдеться?
– Вполне возможно! Даже наверняка! Не исключаю, что и главная. Жизнь, знаете, любит шутки шутить. – И Антони расхохотался. Потом окликнул Семенюту: – Андрей! Возьмем с собой нашу Красную Шапочку!
Все вместе они вышли во двор, где все еще никак не могла разойтись после пьесы детвора. Пошли по улице.
– А куда мы идем?
– В Союз бедных хлеборобов.
– Це шо? Вроде собрания?
– Вроде.
Свернули, пошли глухим переулком. Семенюта время от времени оглядывался по сторонам.
– Я був на одном таком. Кныжкы читалы. Тоска.
– Нет, тут другое. На таком ты не был.
Они вышли на самый конец Гуляйполя, направились к стоящей на отшибе хатке. На лавке возле хаты сидели девчатки. Пели. Должно быть, караулили, чтоб на собрание не прошел кто-то незваный. Скользнули взглядом по Семенюте, Антони. Узнали. Продолжили петь.
Ах, как гарно пели девчатки в предгрозовом девятьсот третьем!..
«Репетиция» проходила в этой же хатке. Посреди пустующей «залы» кроме стульев и колченогого стола ничего не было. Зажгли большую висячую керосиновую лампу. Она горела копотно и неровно.
Вечер был пасмурный, слякотный, окна уже стали черны. Публика в зале – все больше мужики и молодые парни. Покашливали. Кое-кто курил в кулак, кто-то тихо лузгал семечки, пряча шелуху в карман. Шапки засунуты под полы домотканых свиток, полушубков.
Нестор углядел здесь и своих друзей. Они тоже увидели его и жестами позвали. Но Семенюта, который усадил Нестора рядом с собой, сжал его руку и к компании не отпустил.
– …Мир возник из хаоса, то есть из беспорядка. – Антони начал неожиданно. Видимо, это было продолжение не сегодня начатой беседы. – Значит, хаос был когда-то присущ мирозданию. И мы должны вернуться к нему, чтобы создать затем свой, новый мир. Мир без унижения, без подчинения одного другому, мир без богатых и бедных…
Антони стоял «на сцене», но совсем близко от них. Над его головой коптила шестилинейка. При свете, падающем сверху, Антони и вовсе казался демоном: горбонос, смугл, худ, с огромными глазами, упрятанными в глубокие глазницы. Длинные вьющиеся волосы ниспадали на плечи, колебались при каждом движении головы.
– …«И последние будут первыми». Слова Писания верны. Только наше оружие – не смирение, – энергично говорил Антони. – Наше оружие – бомба. Пуля. Без крови не разрушить то, что власть именует «порядком». Кто нам мешает – подлежит безжалостному уничтожению.
– Вольдемар Антони, – не скрывая восхищения, прошептал Семенюта. – Говорит, як по книжке читает. За границей учился.
– Он шо, не наш? – спросил Нестор.
– Чех, кажется. Чи итальянець, точно не знаю.
– А говорыть почти як гуляйполець… А чого вин такый патлатый?