Гуманная мизантропия
Шрифт:
Тексты Розанова замечательны, но какие-то они… шибко «половые», что ли. И вот чего не могу понять — то ли шибко мужественная манера, то ли шибко бабская. Понятно только, что шибкая. Вроде бы стоящий по тексту член должен указывать на мужественную окраску дискурса, но вот то, как этот член любовно облизывается— в том уже скорее женственность мирочувствия. Словно мужик, смотрящий на свою мужиковость глазами бабы, и весь, как-то незаметно, пропитанный бабским. Что не беда. Писал же, кажется, Бердяев, что страна женственная. И лучшим ее авторам — а Василий Васильевич, несомненно, очень русский, и очень лучший —
Более мужественным автором кажется какой-нибудь Кант. Или кто-то еще, по жизни производящий впечатление импотента.
Но какая разница — чего там по жизни? Мужественность — она ведь, ко всему прочему, в этом безразличии.
Замечательные бывают цифры. 2,5 миллиарда ударов сердца — вот и вся человеческая жизнь.
«Если ты такой умный, почему ты не богатый?». Можно представить себе культурный контекст, где звучало бы — «если ты такой умный, почему ты не самый бедный?». Можно, конечно. Взять какого-нибудь саньясина…
Подчас жестокость — последнее оружие слабого. Нет избыточного ресурса, чтобы воевать красиво. Известна история, как вьетнамские солдаты отрубили руки вьетнамским детям, которым поставили прививку американцы. У вас танки, зато мы звери. Если у вас автоматы и вас десять, а у меня топор и я один… буду отлавливать и рубить ваших жен и деточек. На кусочки. По одному. Жестокость как ресурс — а чего делать-то? Это типически иное, чем жестокость «вообще». Жестокость сильного — цель, в то время как жестокость слабого — средства. У каждого про запас.
Человек никогда не имеет, но всегда теряет или находит, усиливается или ослабляется — не знаю, писал ли так Ницше, но это его… Мы умеем считать собственность, статус, умения, связи. Но умеем ли мы также четкомониторить динамику? Чтоб сводить в общие таблицы? Чтобы к одному знаменателю? Динамика-то — важнее.
Спросили, чего думаю об эзотерической литературе и ее магазине. «Если бы оно была правдой, миром давно бы правили завсегдатаи магазинов эзотерической литературы». Это было политическим фактом — всяко. Специально оговорю, что это не ответ, чего я думаю об эзотеризме. Тут серьезнее, конечно. Тут я не знаю. Ответ был, собственно, про книжную лавку и ее авторов.
Ницше писал, что особенность сильной организации психики — способность не реагировать. То есть там, где невротик уже на нервах, а психотик на психах, сильный еще молчит. То есть некоторая «тормознутость»?
Большая часть бытовых конфликтов большого города оформляются на пустом месте за пару секунд. Чтобы ответить, надо вступить раньше, чем понял, что произошло, кто не прав и почему. Гамлетовский такт — «быть или не быть» в миниатюре — пропускается. Можно ли сказать, что сильный — не может пропустить этот такт? Т. е. он может сотворить ответ любой степени жесткости, но сначала должен понять. И пока не понял — не действует. Правда, пока он понял, ситуация заканчивается… Или все-таки отвечать «на нервах»? Или на специально тренированных к тому нервах? Или некоторые нервы — тренированы к тому с рождения? А некоторых — бесполезны учить? В частности — декаденты? И Ницше — писал о том?
Из «Воли к власти»: «Ничто воли обращается в волю к ничто». И это хорошо, пассивный нигилизм становится активным — хорошо. Если бы я был наркоманом или совсем уж алкоголиком, всем бы это цитировал… Вы, мол, обыватели — ничто воли… А я — следующая ступень… Лучшее, что вы можете — стать по-моему.
Масс-культура понимает под героем не то же самое, что культура. В культуре это человек, попавший в апорию, вставший против рока — обязательно это понявший и скорее всего погибший. В масс-культуре — обезьяна, развитая количественно, и при том еще добронравная. Существо волшебно: по жизни не бывает ни такого количества, ни такого добронравия.
Еще есть пафосно-житейское измерение, там героем готовы считать любого солдата, которого умирал с особой жестокостью. Но вообще-то умирать — контракт ряда профессий. Которых кормят не за постоянную работу, а скорее за то, что они иногда умирают. А особая жестокость или нелепость — скорее чье-то преступление, а не чей-то подвиг. Подлодка «Курск», например, потонувшая на всю страну в 2000 году. Погибшие там в плане их героизма мало отличны от жертв маньяка.
…Я бы хотел видеть произведения с такой примерно идеологией: человек слаб, но делится на два подвида. Совсем слабые — которые этого не знают, и менее слабые — это осознающие. Последних, при желании, можно считать героями. Знать, какое ты слабосильное говно, терпеть это, работать с этим. Выносить абсурд мироздания на своих плечах.
Кто вообще понимает, что эвтаназия или сэппуку — имеют мало общего с самоубийством? То есть они не «отказ от жизни, полной всех ее возможностей». С эвтаназией вроде ясно. А сэппуку — скорее ритуал казни. Попробуй самурай не сделай себе сэппуку, когда положено. Его, скорее всего, прирежут как бешеную собаку. То есть все равно помрешь, только не самураем.
Если счастье где-то есть, то совершенно невозможен пошаговый алгоритм к нему приближения. Если человек откроет вдруг такой алгоритм, и начнет ему методично следовать, скорее всего он нырнет ниже нулевой отметки, и найдет себя в крутой депрессии. То есть по крайней мере один «алгоритм несчастья» в нашем распоряжении.
Дурак это одно, а безумствующий, как сказали бы раньше, или «ебнутый на всю голову», как сказали бы сейчас — другое. И если с первыми делать совершенно нечего, то вторые могут быть людьми симпатичными, интересными. Даже, каким-то чудным образом, дельными… Многое тут зависит от тонкостей, но как вид они в целом выше. Путать эти виды, кстати, может только дурак. «Ебнутый» все-таки достаточно умен, чтобы так не путаться.
После просмотра одного фильма: мне понравился фильм, но не понравился тот я, которому понравился фильм… Так бывает. То ли здоровая реакция организма на классно сделанное, но все же плохое, то ли духовность-на-понту.
Есть вещи, в которых я понимаю ровно настолько, чтобы понимать — я в них не понимаю вообще ничего. В музыке, например. При этом я маленько горжусь вот этим вот пониманием, и стыжусь этой гордости, а вот непонимания, про которого мое понимание — вообще не стыжусь. И та же самая схема дальше: горжусь отсутствием стыда, но немного стыжусь этой гордости.