Гуманный выстрел в голову
Шрифт:
Но любовался я вполглаза. Работая на автомате, весь концерт я напряженно думал лишь о том, как же мне оказаться сегодня между тех тонких ног. И чтобы не обидеть их обладательницу. И чтобы иметь равные шансы как на продолжение, так и на отступление. И чтобы не было пошло. И чтобы то, и чтобы это… А главное, я почему-то был уверен на все сто процентов, что идея эта мучает меня и только меня, а предмет моего вожделения давно уже спит и видит тихие-тихие прозрачные сны.
В конце концов, когда концерт закончился, я отловил нашего местного партнера, импресарио сеньора Тито Галоцци, с которым
— Серджио, — сказал он, выслушав меня. — Ты и вправду великий. Только великий русский при твоей-то славе станет мучиться такой безделицей. Я все устрою. Считай, что девушка твоя.
И он изложил мне план. И сделал все именно так, как задумал. И все должно было свершиться по его сценарию, если бы не один нюанс…
Наша гондола подплыла прямо под Нелины окна, благо я и Герино семейство остановились на втором этаже старинной шестиэтажной гостиницы. Взял аккорд нанятый гитарист, быстрым тремоло вторила ему мандолина, грубо и окончательно вспугнули тишину надтреснутые литавры и флейтовая трель… Из окон, в которых горел свет, выглянули любопытные, на балкон вышла парочка, загорелись темные окна… Престарелый тенор, встав рядом со мной, запел знойную серенаду, в которой особенно часто повторялось слово «Нэ-э-эйлллья-а-а-а» с чудовищной глубины вибрацией в конце.
Вот, наконец, вспыхнули огни и в её номере. Она вышла на балкон. Лица ее не было видно совсем: была различима лишь тонкая фигура в зеленоватой дымке пеньюара, который, в льющемся из ее комнаты свете, стал практически прозрачным, да трепещущие на ветру волосы. И только тут я окончательно решил для себя, что ее телосложение отнюдь не уродливо. Вот и седой романтический тенор, закончив выводить рулады, пощелкал языком и, показав на нее толстым пальцем, сообщил мне:
— Сеньорита беллиссимо!
— Сам знаю, — ревниво откликнулся я.
Тут по сценарию Тито Неля должна была скинуть мне с балкона веревочную лестницу. Оказывается, о наличии таковой здесь предупреждают всякую въезжающую одинокую женщину. Но этого не произошло. Пауза затягивалась.
— Неля, — негромко позвал я.
Тишина. Но этот вариант сценария был продуман тоже. Лестницу сбрасывают не обязательно после первой серенады, порою девушку берут измором. И тенор заголосил было вновь… Но его прервал голос Нелли.
— Заткни его, Сергей.
Я выполнил ее пожелание с абсолютной точностью — зажав певцу рот.
— Чего ты хочешь? — спросила она в возникшей тишине очень мрачным голосом.
Я не знал, что ответить. Точнее, знал, конечно, да прямо отвечать не хотелось. Но она и не стала ждать.
— Ладно, лезь, — сказала она, и веревочная лестница, разматываясь, наконец-то полетела вниз. Инструменты взревели мажором.
— Браво-брависсимо, браво-брависсимо!.. — привычно заорал тенор партию из «Севильского цирюльника», но я, почувствовав заданную Нелей тональность ситуации, зажал ему рот опять. Тут же смолкли и инструменты. Неля ушла в комнату.
Чувствуя себя полнейшим идиотом, я полез вверх.
— А через входные двери мы не умеем? — спросила она, сидя на кровати, когда я шагнул с балкона в комнату.
— Ну-у, — замялся я, — это не так…
— Романтично? — подсказала она.
— Да, — кивнул я, снимая с плеча сумку с шампанским и фруктами.
— Черт бы тебя побрал с твоей романтикой, — покачала она головой, и я вспомнил поговорку Пилы: «Такую романтику я не люблю…». — Всё испортил. Как жаль…
— Но почему?! — вскричал я. — Что я испортил?! В конце концов, я еще ничего и не сделал! Я могу просто уйти, и все останется так, как было, хотя мне этого, признаюсь, и не хочется. — Я почувствовал, что разговор начинает входить в естественную колею.
— Я, я, я — сплошные «я», — отозвалась она. — А я? Ты спросил, чего хочу я? Да, я могла бы сейчас скорчить из себя недотрогу, и все исправилось бы. Но понимаешь, я не могу врать. Вообще не могу, не умею, это клинический случай. Если приходится, я болею от этого. А тебе не могу врать тем более. Потому что я влюбилась в тебя. И я хочу тебя.
Я шагнул к ней, но она остановила меня властным жестом.
— Стой! Да, я хочу тебя. Да, я влюбилась. Но есть нюанс. И я знаю, что теперь ничего между нами не будет, потому что ты такой же, как все. Потому что ты возненавидишь меня, когда я объясню тебе, в чем дело. А мне придется.
Я слушал ее, еще ничего не понимая…
— До окончания цикла осталось каких-то два месяца, — продолжала она говорить загадками, — а потом я сама прилетела бы к тебе в Россию…
Наверное, она надеялась, что я уйду, не дослушав, не поняв… Но по дурости своей я остался. И тогда она сказала:
— Я ношу вещь. В себе.
— Что? — не въехал я сперва.
— Вещь в себе. Ношу, — повторила она и униженно склонила голову. — Я думала, ты в курсе.
И тут, наконец, я все понял. Господи ты Боже мой, неужели же все так просто и гнусно?! Словно пазлы совместились в верном порядке, и из разноцветных разрозненных фактов и фактиков появилось единое полотно. «Женщина-моллюск». Это самый грязный криминальный бизнес, какой только можно себе представить. Так вот что имел в виду паршивец Гера, говоря, что она — их единственное богатство… Меня замутило.
— Зачем?.. — простонал я и тут же был вынужден выскочить обратно на балкон. Я стоял, перегнувшись через перила, но меня так и не стошнило, видно мне помог свежий воздух.
— Зачем? — услышал я ее приглушенный голос из комнаты. — А ты когда-нибудь был нищим?
Я сделал еще пару глубоких вздохов, потом обернулся и ответил:
— Но не такой же ценой…
— Что ты об этом знаешь? Почему какому-то морскому моллюску можно вынашивать в себе жемчужины, а нам нельзя?
— Да потому что мы — не моллюски! Ты должна вынашивать детей. А это… Это же хуже проституции!
— Что значит, «хуже проституции»? Что ты понимаешь, проклятый ханжа? Это моё тело, и я вольна распоряжаться им так, как мне заблагорассудится.
— Вот и распоряжайся, — согласился я остервенело. — А меня уволь.
— А тебя кто-то звал? — спросила она агрессивно. И мне нечего было ответить ей. Но она вновь заговорила сама, сменив тон:
— Ты думаешь мне это нравится? Думаешь, мне не больно?! Я бы с удовольствием вынашивала в своей матке детей, но почему-то деньги платят не за детей, а за драгоценные камни.