Гуру и зомби
Шрифт:
Легче стало, когда Нестор вспомнил, как, выйдя из помпезного здания «Кредитанштальт», выбросил в урну толстый пакет с бумагами, который виноватой украдкой всучила ему банкирша. В сердцах тогда засунул в урну. Но прошел пару шагов, и что-то стукнуло в голову. Вернулся, достал пачку из полупустого ящика, отодрал прилипшую сверху жвачку и положил в карман пальто. В гостинице закрыл на «молнию» во внешнем отделении дорожной сумки и забыл.
Не просмотренные тогда, но хотя бы уцелевшие документы помогли справиться с ситуацией. Самому ведь пришлось доказывать, что ничем
Презумпция невиновности?
Забудьте.
Любая ссылка на закон вызывала ярость у провинциальных короткобрючников. Всякий неуч звереет, когда с ним заводят речь о том, чего он не знает. Эти оказались еще и лентяями – так и не заглянули в конфискованные файлы. Якобы их потеряли.
28
– Хотите, чтоб я ее убил?
Василий подстерег Юну в частном колледже, где она зарабатывает на жизнь. Слонялся у выхода из аудитории. А что делать, если ее мобильник целую неделю чужим голосом советует связаться позднее.
Куда уж позже…
Приехал, дождался, когда от нее наконец отлипнут двоечники. Или, может, наоборот, отличники – аккуратные ирокезы всех цветов радуги и заклепки в носу, наверное, не мешают учиться.
Припанкованная сытость настраивает на иронию. Вот он и спросил без экивоков. Якобы на полном серьезе:
– Хотите, чтоб я убил Капитолину?
В карих радужках глаз Юны блеснул азарт. Вспыхнул и погас, но Василию и секундной искры было достаточно, чтобы завестись: женщина способна на поступок!
И он продолжил рискованную шутку:
– Что принести в доказательство? Отрубленный палец, руку или глаз у мертвой вырвать?
Перечисляя, он дотрагивается до Юниной руки, потом убирает русую прядку, сползшую на ее правый глаз. Вроде как глухонемой показывает части тела, о которых речь.
Она не дернулась, не отстранилась, а улыбнулась. Не ртом, нет. Пухлые губы как были приоткрыты, так и остались. Только глаза ненадолго распахнулись чуть шире, посветлели, и лоб расправился.
Хмурость, как пыль, удалось смахнуть с ее лица. Теперь бы забраться поглубже, из ее души выкорчевать злость и отчаяние.
Помочь…
Василий по себе знал, что можно научиться минимизировать силу направленного на тебя удара. Даже если это смерть того, кого любишь…
И ему в первые дни после Лелиной гибели показалось: я тоже убит.
Теперь, вспоминая те дни, он понял, что инстинктивно уцепился за первую же соломинку, которая помогла не захлебнуться в беспросветной черноте.
Нашел кого обвинить. Мгновенно решил, что убийца – Нестор.
Дышать не мог, пока не выпалил это ему в лицо.
Именно эта мысль изъяла из дома, где даже мусор, крошка какая-нибудь в постели, вопила: Лели нет!
Она больше никогда не заберется с ногами на кровать…
Не будет есть бутерброд с сыром под сериал про американских криминалистов или про скорую помощь. И некого укорить в невоспитанности, и кому принесешь с кухни блюдечко, чтобы не пачкать постель?
Нелепость свою Василий понял сразу, как только прошипел Нестору приговор. Какой из этого
И все равно правильно выскочил из кирпичной клетки, а не засел там с бутылками, которых в доме всегда полный ассортимент.
С Юной бы не познакомился…
Это стыдно? Радоваться, продолжать получать удовольствие после того, как твой главный человек умер…
Но какая альтернатива?
Самому умереть – то есть самоубиться.
Или жить мертвым.
Леля точно этого бы для него не хотела.
Юна, пока искала убийцу – как-то держалась, а нашла – и на глазах никнет…
Месть – плохое, недолговечное топливо. Выжигает нутро, а оболочка остается. Но и шкура постепенно скукоживается, желтеет, морщинится.
Тяжело жить рядом со злыми стариками, даже сидеть возле них или проходить мимо неприятно…
Выдернуть бы сейчас Юну с корнями из ее жизни и пересадить к себе…
– Поеха… – начал Василий. Придумал позвать ее в какое-нибудь путешествие. Дела позволяли. Повезти как угодно далеко и на любой срок. Может, на всю…
Посередине слова перевел взгляд с толкнувшего его паренька – нечаянно задевшего за плечо – на Юну. И осекся.
Так отрешенно она уставилась в пятно на стене, что он уже себя поберег. Себя и возможность их отношений. Ведь проартикулированный отказ – обоюдоострая стрела. Чувствительные люди понимают, что он неприятен и тому, кому отказывают, и тому, кто это делает. Искусство состоит в том, чтобы никогда не напарываться на твердое «нет».
– Трудовое законодательство требует, чтобы мы поели! – нарочито бодро перебивает себя Василий, уже не пытаясь поймать Юнин взгляд. – Отказ не принимается.
Ремешок большой кожаной сумки, в которую легко помещаются бумаги формата А 4, – наверное, носит домой студенческие работы, – стал сползать с покатого Юниного плеча. Она, погруженная в свои думы, не обращает на это внимания, и Василий подхватывает раздутый баул уже у пола.
Ого, тяжеленько…
Ей нужен помощник!
Перекинув ремень через свое широкое прямое плечо, он топает к лифту. Не оглядываясь. Он же заранее выяснил, что в ее расписании есть обеденная дыра. Честность не позволит Юне искать предлог, чтобы увильнуть.
Большой лифт набился под завязку. На первом этаже почему-то никто не выходит, а когда Василий задерживает створки кабины и делает шаг наружу, Юна, наконец, выходит из оцепенения.
– Нам ниже, – тихо говорит она и для верности тянет за рукав своего носильщика.
Ниже оказывается большой зал, похожий даже не на кафе, а на приличный ресторан. Накрытые столы на двоих и на четверых. Бодрая желтая гвоздика в пузатой вазе с узким горлом для одного цветка, желтые скатерти, меню в коричневых кожаных папках, быстрые вежливые официантки…