Гусариум (сборник)
Шрифт:
Солдат шумно отпил кипятка и пояснил:
– Как раз после Петрова дня, на Стожары [9] , велели нам идти на немцев. Офицер выступал перед строем, красиво говорил. И вдруг гляжу – летит! Ву-ух! Накрыло нас сверху немецким снарядом-чумаданом. Встал кое-как, отрепался. Гляжу – матерь честн'aя! Вся рота серыми мешками лежит, не отличишь. Стою, только сизые мушки в глазах порхают… Санитары бегут. Увезли меня в лизарет, подлечили. Вошкоту повывели… А тут раз – и леволюция.
9
Народные праздники: Петров день – 12 июля, Стожары – 16 июля.
Тимошка потёр руки, огляделся по сторонам и, наклонившись к столу, доверительно прошептал:
– Не зря бабке Ефросинье перед войной свина отнёс. Всё верно насоветовала. Загнёшь деревце в лесу – вернёшься живым. Вот теперича леволюцию доделаем, и поеду к себе домой, в Мохнатки. Женюсь на Таньке. С контузией теперь, понятно, обратно на фронт не возьмут. И слава те господи! – Парень истово перекрестился. – Как есть, сила крестная уберегла. Надо бы и батюшке в церковь занести. В благодарность за то, что молился за меня…
– Ты это брось, – сурово погрозил пальцем Савелий Игнатьевич. – Что это ещё за вредные пережитки и суеверия? Или у вас там пороси, как крапива, растут? Небось с сестрёнками-то раньше голодал?.. Молчишь? По глазам вижу, что голодал.
Парень, почесав рукав со споротыми нашивками, пожал плечами. Савелий Игнатьевич в сердцах махнул рукой.
– Олух ты, Тимоха! Тебе бы учиться надо, дремучий ты человек. А не по колдунам бегать… Нету бога. И чудес тоже нет. А есть дружба, честность и упорный труд. Уяснил?
– Уяснил, – тут же радостно расплылся в улыбке Тимошка. – Нету – ни бога, ни ведовства. А значит, когда колдунья, бабка Ефросинья, в следующий раз капусту клянчить зайдёт – перетопчется…
– Вот то-то же.
Савелий Игнатьевич, глядя в потолок, задумчиво покачал головой и развёл руками:
– Ты вот сам подумай, Тимоха. Жизнь – она ведь не с неба падает и не готовая нам даётся. Она вот этими мозолистыми руками делается… По крохам, по кирпичику. Нам, если так подумать, сейчас не церкви, а школы и ремесленные училища открывать нужно.
– Эй, безбожники, – послышался из тёмного угла голос, заставивший обоих вздрогнуть. – Вы меня кормить сегодня будете, или как? Либо отпустите – либо поесть чего-нибудь дайте, в конце концов!
Савелий Игнатьевич, нацедив в кружку воды, с кряхтеньем поднялся и направился к клети, где раньше хранился дворницкий инвентарь.
С той стороны стоял стройный человек в офицерской форме. В сумраке на его плечах золотом блеснули поручицкие погоны.
На вид офицеру можно было дать лет тридцать. Лицо гладко выбрито, а подстриженные усы придавали ему слегка смущённое выражение. Щека пленника была испачкана сажей, и он исподлобья смотрел на рабочего.
– Ну,
– Водички бы… горло промочить, – хрипло отозвался офицер.
Савелий Игнатьевич протянул кружку сквозь прутья. Пленник, двигая кадыком, жадно выпил воду. А потом неожиданно вцепился руками в ржавые штыри и, прильнув к решётке, зашептал:
– Слушайте, ну будьте же, наконец, человеком. Чего вам стоит? Отпустите. Говорю же я вам, ничего плохого не задумывал. Спешил домой к сестре. Просто хотел срезать дорогу…
Савелий Игнатьевич, помедлив, вздохнул… И, глядя на офицера, развёл руками.
– Не могу. Извини. Таков революционный порядок. Газовый завод – объект особой важности. А ты, уж прости, человек случайный, незнакомый…
Глаза офицера в темноте блеснули.
– В городе сейчас неразбериха, – продолжал Савелий Игнатьевич. – Стреляют. Сам посуди, откуда мне знать, что у тебя на уме? Может быть, ты вообще немецкий шпион? Может, ты завод взорвать хотел?.. Нет, прости. Не могу.
Савелий Игнатьевич покачал головой и направился обратно. Но не успел он отойти на несколько шагов, как в спину ему донёсся тихий голос:
– Может, вы денег хотите? У меня есть. Могу дать…
Савелий Игнатьевич остановился и резко развернулся. Поручик побледнел и отступил под его взглядом.
Рабочий нахмурился.
– Ты что же… Хочешь, чтобы я доверие своих товарищей продал?
Тимоха позади затаил дыхание. Савелий Игнатьевич говорил тихо, но каждое его слово вбивалось, как холодный пресс в деталь:
– Ты что предлагаешь, аспид? Чтобы я за деньги обманул тех, кто мне доверился? Чтобы я предал, значит, революцию, товарищей по партийной ячейке и лично товарища Лациса, который меня сюда наблюдать поставил?.. Ты это мне предлагаешь? Не будет этого, мышиная твоя душа!.. Слышишь?!
Поняв, что кричит, Савелий Игнатьевич замолчал на полуслове.
– Простите, – тихо отозвался из сумрака пленник. – Повсюду вымогают, вот и я тоже… замотался, наверное. Две недели – уже и не надеялся честных людей встретить.
Выйдя к ржавой решётке, офицер устало потёр рукой глаза и глухо сказал:
– Железнодорожные служащие совсем озверели… Пока с Кавказа добрался, не поверите – истратил двести рублей на одни билеты. Три месячных жалованья … и так по всей стране…
Он поднял глаза на рабочего и тихо предложил:
– Может быть, просто забудем это?
– Что значит «забудем»? – Савелий Игнатьевич тряхнул головой. – Ловко вы, значит, эксплуататоры трудового класса, устроились. Чуть что – сразу «забудем». Нетушки.
Рабочий рубанул ладонью воздух и подытожил:
– Решено. Завтра же, утром, отведу тебя в ЧК. Там разберутся, что ты за птица. Если правду говоришь, отпустят. А если нет – тогда извини. Революционное время.
– А зачем тянуть до утра? – вскинулся офицер. – Ведите сейчас.
– И отведу!