Гусариум (сборник)
Шрифт:
– Эй, ваше благородие, – резкий крик прервал мои сожаления, – куда же вы скачете на погибель?
Мужичонка в потрепанном кафтанчике, вилы на плече негрозно держит, вот только дорогу моему Барабану преграждает. Я руку поднимаю, гусар останавливаю.
– Чего тебе надобно, как там тебя?
– Фома я, – мужик отвечает, – так вы, ваше благородие, прямо в самый что ни на есть огонь скачете. Вся улица впереди полыхает.
– Спасибо тебе, Фома, – отвечаю и отряд свой разворачиваю. Как же, вспоминаю. Это первое дело, каким мы занялись, когда Наполеона в Кремль доставили. Москву надобно спалить, чтобы история повторилась. Сразу везде пожарные команды
Это титулярный советник Вороненко, что при Ростопчине служит, меня так расстроил.
Гарцую я на своей лошадке, любимом Барабане. Подковами искры из мостовой высекаю. Бекетов по улице бегает, казачков подгоняет. Те хворост под стены домов подкладывают, зажечь пытаются. А дома всё не занимаются. Конечно, стены из бревен сложены здоровенных, в два обхвата.
Бекетов подходит.
– Денис Васильевич, водки бы нам, – говорит, – а то так до ночи провозимся.
– Водки? – задумываюсь. – И сколько же тебе водки надобно? Бочку на улицу? Где ж я тебе столько возьму?
В это время Вороненко подъезжает. Лошадь, которая его коляску влечет, взмыленная, хрипит, уши прижимает, видно, скакал быстро. Конечно, кругом всё полыхает, впору из Москвы бежать, а не наоборот. А сам Вороненко взволнованный, губы дрожат, глаза навыкате, правая рука какие-то фигуры по воздуху выписывает, будто фехтует с кем.
– Господин полковник! – кричит. – Беда!
Я молчу, чего криком панику умножать.
– Князь Голицын, – продолжает он орать на всю улицу, – с бумагой от светлейшего Бонапарту вытребовал, чтобы в Санкт-Петербург к царю доставить. А доставил к французам. Теперь точно будет большое сражение. Кругом предатели, – продолжил он тоном потише и всхлипнул от обиды.
– Да не предатели, – отвечаю, – француз ваш Голицын.
А сам думаю, быстро они среагировали, ну правильно, кругом засланцы. Всё узнают из первых рук. И у Кутузова приказ про Наполеона они вытребовали. Жаль, так хорошо всё складывалось.
А Вороненко замер с открытым ртом, дым глотает, но ждет в волнении от меня распоряжений. Вот ведь человек растерялся. Представитель генерал-губернатора ждет приказа от гусарского полковника. Я и приказываю.
– Водки, – говорю, – доставьте, ваше превосходительство.
– Водки? – переспрашивает он растерянно, и глаза у него чуть из орбит не вылазят от удивления. Никак он не может Наполеона с водкой связать.
– Водки, – отвечаю, – бочек двадцать, надо же это сжечь, – и рукой на Москву показываю.
– Водки, значит, – бормочет себе под нос Вороненко, – а Бонапарт?
– Да черт с ним с Бонапартом! – кричу. – Москву пока спалите. А нас ждет новое сражение. Вперед, за мной, – командую я своему отряду.
Надо нам к Вязьме подтягиваться, на соединение с армией. Там же и Попов тринадцатый нас ждет с другой частью нашей партии. А мы плутаем дымными дорогами в обход пожаров по Москве.
– А ты чего, Фома? – обращаюсь я вновь к мужику. – Собирай своих и в лес. Война не окончена. Нас еще ждет Ватерлоо. Надобно прямо в России его устроить Наполеону.
Да, думаю я про Бонапарта, какой-то он был ненастоящий в плену нашем, какой же это корсиканец, тихий очень, даже ругался вполголоса. Точно засланец.
16 ноября 1812 года
– По мне, если этот остров и уйдет под воду, я и не охну, – это так светлейший Михайло Илларионович про англичан
Ну, может, этот остров, который Великобритания называется, и уйдет когда-нибудь под воду, но не в 1812 году. Да и в наше время, если мне память не изменяет, Британия живет и здравствует. Да пусть себе князь Кутузов не охает. А англичане пусть на помощь нам поспешают. Надеюсь, холода им не помешают пределов России достичь.
Ну, англичане в пути, а Наполеон с остатками армии вот он, на реке Березине близ Студенок встал, к переправе готовится. Надо что-то делать. Французов, может, и остатки, но тысяч восемьдесят боеспособного народу имеется. Да к нему еще сорок тысяч солдат генералов Виктора и Удино подошли. А у меня что? Сто пятьдесят гусар Ахтырского полка да четыреста казаков под командованием хорунжих Талаева и Астахова. Кутузов с армией идет из Копыса, войска генерала Чичагова двигаются к Шабашевичам. Эх, не успеют…
А французы на том берегу скопились. Торопятся, даже костры не развели, погреться. Наверняка мост строить будут. Ударить бы по ним. Ширина реки здесь всего-то триста саженей. И можно было бы пострелять, но опасно. Потому как первое, что устроили французы, – установили сорокапушечную батарею, чтобы под прикрытием оной мосты строить и нас отгонять. Поэтому мы сидим, из лесу носа не высовываем. Дозорных я выставил, они из-под заснеженных елок французов наблюдают, а мы пока лошадей овсом подкармливаем, чтобы не замерзли. Морозец-то чувствуется. Речка, правда, не встала, но льдины в бурном потоке встречаются, в том числе и огромадного размера с острыми краями. Это, конечно, затрудняет переход гусаров Удино вброд. Вон они полезли в воду с другого берега. Синенькие мундиры. Наверное, конфланский полк. Отважные ребята, бултыхаются в ледяной воде. И с лошадьми справляются. Вода им уже по брюхо, вот-вот поплывут. Кажется, я слышу французские проклятия, которые относятся и к льдинам, и к переправе, и к нам, русским, и особенно к этой проклятой войне.
Однако пора предпринять атаку. Как мы условились с Астаховым: два быстрых выстрела из пистолетов, один за другим и чуть погодя третий. И тогда мы несемся во весь опор на этих синеньких французиков, ударим с флангов, гусары слева, казаки справа. Пусть только вылезут из болота на берег, на нашу сухую сторону. А как в бою смешаемся, так неприятельские пушки и замолкнут.
– Бедряга, пистолеты мне! – кричу.
Гляжу, сотни две синеньких гусар на нашем берегу скопились, и другие следом лезут. Лошади в кучу сбиваются, чтобы согреться, и даже отсюда, с расстояния пятисот саженей слышно, как зубы у французов стучат от холода.
Пора.
Выстрел. Осечка. Хватаю третий пистолет. Выстрел. Пауза.
– Бедряга! – кричу отчаянно. – Дай еще пистолет!
Он молча протягивает. Надеюсь, заряжен. Третий выстрел. Теперь казаки поскачут.
– Вперед, Бедряга, – командую, – покажи им кузькину мать. Давай, ротмистр, растопчи их.
Сам под елкой остаюсь, покомандую отсюда. А конь хрипит, удила рвет, под седлом пляшет, в бой рвется. Пытаюсь успокоить Барабана. Нагибаюсь к морде, еще овса предлагаю с ладони. Однако некогда. Вот он, залп из наших штуцеров. И больше русские пока стрелять не будут. Некогда перезаряжать. Теперь только пики и сабли. Французы нестройно выстрелами отвечают. Но порядки их уже смешались. Вижу – драка знатная. Все в куче, кони, люди. Трудно уследить, где французские мундиры, где крестьянские кафтаны моих орлов, а где казацкие шапки. Эх, бинокля нет, а подзорную трубу с собой носить – мне только сейчас мысль пришла.