Гусариум (сборник)
Шрифт:
Слышно его было издалека. Голос его дробился, распадаясь на части, повторялся многократным эхом. Его подхватывали шныряющие вокруг Лычевки озверелые нелюди, бормоча и шепча, твердя как молитву.
Наполеон говорил:
– Черпая ладонями звездную пыль, ловя метеоры и срывая огненные цветы – мы обошли сто морей, мы заглянули за край небосклона. Ныне мы возвращаемся в мир. Не как гости – как хозяева. Ныне мы вершим новое царство человечье, которое длиться будет тысячу тысяч лет…
Я вслушивался в его голос. И чем больше слушал – тем глубже увязал в паутине
Это у них с ложным Бонапартом было общее. Оба они сумели обмануть время. Оба расплатились за это рассудком. Но, кроме того, получили и еще кое-что. Эти СЛОВА, способные подавлять волю и вызывать навязчивые видения. Эти слова, благодаря которым Лычевка превратилась в ожившую картину Босха или Брейгеля.
Нас подвели к нему. Бонапарт стоял на ступенях церкви. Всё тут было залито кровью. Вздернутые на пики головы, выпотрошенные тела… Дикое кощунство. Пришествие антихриста.
Он стоял посреди всего этого, в своей знаменитой шляпе, в забрызганном кровью сером сюртуке. Простирал перепачканную ладонь, благословляя свое воинство. Ему подали почтительно, с поклоном, как драгоценный дар, голову Савиньи, он поднял ее за волосы, показывая всем, продолжил свою речь:
– Вам лгали, что свет подарит избавление, но истинный свет лишь оковы и решетки для человечьего духа. Ныне я избавляю вас от них. Вознесите очи ваши – что вы узрите? Алмазное крошево на черном. Мы – те алмазы. А свобода наша не имеет границ и рамок. Она черна и безгранична. Забудьте всё, что было, дети новой Эры. Я пришел дать вам свободу. Истинную свободу, имя которой – тьма.
Кинув к ногам императора, нас с Еремеевым даже не потрудились связать, отметил я частью угасающего рассудка.
Потому что мы не пленники здесь. Мы даже не гости. Мы полноправные участники. Ответы приходили ко мне сами. Голос звучал внутри моей головы, отталкиваясь от стенок черепа, звал меня присоединиться, вкусить новой прекрасной жизни. Стать у истоков нового земного царства. Царства, у которого не будет живых врагов и которое простоит тысячи лет…
Надо только скрепить договор. Еремеев – вот он, стоит рядом со мной, клонясь тяжелой окровавленной головой к земле. Я должен избавить его от мук, должен вырвать его сердце – собственными руками. И поднести в дар моему императору…
Я почувствовал острое желание расцарапать свое лицо. Изменить его. Скрыть его. Я теперь стану частью великой Империи человеческой, – к чему мне мое лицо?
Еремеев всхрапнул, подался вперед, отчаянным рывком преодолев несколько ступеней. Оказался лицом к лицу с Бонапартом. Тот попятился, опуская руку, в которой держал голову Савиньи, прерывая свою речь…
Еремеев коротко ударил его ножом. А затем – еще. И еще.
Наполеон крякнул, покачнулся, согнувшись пополам, покатился вниз по ступеням… Так и остался лежать, широко раскинув руки, среди требухи и кровавых луж.
Толпа отхлынула,
Голос пропал. Слова смолкли. Наваждение рассеялось.
Еремеев тяжело опустился на ступени рядом со мной.
– Помилуй господи, – сказал он. – Кажись, ушатал супостата.
По щекам моим текли слезы.
Мы смотрели на тех, внизу. Они ходили по двору, как тени, сталкиваясь лбами, роняли оружие. У них не было больше сил на крик, накричались, потеряли голос… Могли только стонать, шептать, причитать. Они не понимали, где они и кто они. Не помнили своих имен. Как марионетки с перерезанными нитями, навек потерявшие своего кукловода.
Кукловод валялся у ступеней, лицом вниз, широко раскинув руки.
– Он говорил по-французски, – сказал я Еремееву. – Поэтому на тебя его трюки не подействовали. Как и на Феофана. А карлик спасся тем, что был глуховат… Хоть и ненадолго спасся. Но я… Я был почти готов. Я почти поддался… Страшно представить, что было бы…
– Какие уж трюки, корнет. Эдакие звери, ты погляди, чего творят на освященной земле, совсем спятили санкюлоты, мать их!
– Война, – сказал я. – Это всегда безумие.
– И то верно.
Он, кряхтя, тяжело поднялся на ноги:
– Пойдем, Вихров. Пока эти не очухались… нам еще надобно аппаратом заняться, о котором карла толковал…
Я проследил за его взглядом. Конструкция стояла на углу монастырского двора. В ней действительно было что-то от аэростата. Овальная форма каркаса, титанический шар, лоснящийся в зареве пожарища. Сходни ведут к небольшой площадке, на которой установлена причудливого вида аппаратура. Какие-то многочисленные трубки, колбы, рычаги. Из двух отдушин по бокам, время от времени, с шипением вырывались клочья пара.
Конструкция продолжала работать. Сколько еще сюрпризов преподнесет нам Время? Каких еще гостей нам ждать из Будущего?
Пожалуй, хватит.
– Как думаешь, Еремеев, эти нехристи весь порох извели?
– Навряд ли. Куда им стрелять-то, они вон и говорить по-человечьи разучились. Сколько потребуется?
– Бочонка два, думаю, хватит…
Громыхнуло так, что задрожала земля. Пожар взвился до самых небес, в вое пламени слышались отзвуки безумного смеха.
Мы ковыляли как могли быстро, поддерживая друг друга. Но вот в спину нам дохнуло жаром, мы упали, следом заскользили дымные клубы, посыпались искры и тлеющие угли.
– К ядреному лешему в труху! – захохотал Еремеев.
Я засмеялся тоже. Болело сломанное ребро, колотые раны в предплечье и бедре, но я не мог не смеяться.
Дым рассеивался, показались огоньки факелов.
К нам, лежащим на земле и смеющимся, медленно подъехал блестящий всадник на сером в яблоках коне. На плечо наброшен черный ментик с золотыми шнурами, алые чикчиры, черная меховая шапка с пышным алым султаном. Поперек щеки сабельный шрам, пшеничного цвета тонкие подкрученные усы.