Гусариум (сборник)
Шрифт:
Мы следовали параллельно проселку, не сводя глаз с дороги. Находились примерно на середине пути между французским отрядом и Лычевкой.
Скрип каретных спиц и плеск бочажков под копытами лошадей мы заслышали издали.
Молча переглянулись. Я кивнул, мол, готов…
На козлах кареты, снабженной строгим армейским гербом с непременной бонапартовской N, отчаянно нахлестывая лошадей, сидел совершенно экзотический тип. Красногубый, иссиня-черный африканец, в изумрудных чалме и шальварах, в расшитой золотом алой венгерке.
Непривычно
Но африканцу было не до маскировки. С силой нахлестывая лошадей, он вздымал колесами кареты веера грязных брызг, гнал вперед, рискуя разбиться на очередном ухабе. Никакого прикрытия у кареты не было.
Соблазн был слишком велик. Не сговариваясь, мы с хорунжим вскочили в седла. Пустили лошадей вскачь – наперерез карете.
Мамелюк на козлах заполошно оглянулся, сверкнув белками.
Одной рукой он продолжал править, в другой возник длинный пистолет.
– Еремеев, берегись! – крикнул я, пригибаясь к холке лошади.
Африканец обернулся вторично, будто до крайности удивленный моим возгласом. Затем поступил странно – выпалил в воздух, отбросил пистолет и заголосил, натягивая вожжи:
– Братцы, не погубите! Я СВОЙ! Чуть за хранцев не принял сослепу!
Удивлению моему не было предела. Мы поравнялись с каретой.
Я глянул на Еремеева. У того на красном лице читалась сложнейшая гамма чувств.
– Феофан! Собачий хвост, пропажа! – загорланил хорунжий. Обернулся ко мне. – И впрямь из наших! Кашеварил в Бугском полку. Сказывали – зарублен неприятелями.
Африканец продемонстрировал превосходные зубы:
– Еремеев, друг сердешный! Сколько зим!
Карета меж тем замедляла ход. Лошади, обезумевшие от долгой отчаянной скачки, устало фыркали, поводя острыми ушами.
Хорунжий расхохотался:
– Стало быть, жив курилка?
– Истинно так, батюшко, – ответствовал мамелюк. – Сгубил меня черт, сам знаешь, грешен я – слаб ко хмелю. Как пошли мы в ту вылазку, это уж после Смоленска было, при отступлении – сам знаешь, в такие времена лишней капли не перепадет нашему брату. А тут… открыли мы цельный обоз отборных итальянских вин. Самого, стало быть, вице-короля. Уж не удержался, грех на мне… Так и попался карабинерам ихним. В самом скотском виде, прости господи!
– И что ж ты, – Еремеев указал на живописный мундир Феофана, – как хранцы сцапали, так в мамелюки подался, мать твою перетак?
– Чего
– Это как же?
– Подводят меня, стало быть, к самому ихнему анператору…
– ВРЕШЬ!
– Да вот те крест! Подводят, значит, прямиком к нему, вокруг свитских видимо-невидимо, и все эдакие павлины, орденами сияют. Гренадеры-усачи в шапках медвежьих, смотрят эдак сурово… Прямо страсть! Докладывают анператору – вот, мол, захватили русского мародера. Бонапарт как на рожу-то мою православную поглядел – уж так развеселился, что тотчас меня помиловал. Пожаловал меня, стало быть, монетою со своим портретом. И к обозам определил.
– Покажи монету-то.
– Пропил…
– Ах ты, окаянный. Зарекался ведь?!
– Слаба плоть… Но дальше слушайте… Я, стало быть, играю дурачка. «Ни бэ, ни мэ» по-ихнему, а только, знай, одно талдычу – «авотр сантэ»! Стало быть, «наливай». По нашему, по-русски – молчком. Решили, что форменный дикарь. Оказался я при обозе. Да не при каком захудалом – при императорском. Во хранцевом наречии я хоть и не силен, а глазом всё примечаю, учет веду. Вот, думаю, при случае, как дёру дам – всё нашему атаману обстоятельно и подробно доложу. Но не хотелось, понимаешь, Еремеев, с пустыми руками. Хотелось, значит, гостинцев прихватить…
– Долго же ты выжидал…
– Торопливость-то где уместна – при блошиной охоте. И вот вышел мне случай – стояли мы уже в самой Москве. Тяжело было мне смотреть, Еремеев, как нехристи древний наш град топчут, бесчинствуют всячески, грабят да гадят. Совсем они там распоясались, одно слово – гунны! Бывало прям невмоготу становилось – раззудись плечо, перебью – сколько успею! Терпел… А тут гляжу как-то, по ночному времени, с большой скрытностью, собирают целый поезд, подвод на полста. А грузят-то – мать честная! – всё бутыли, бутыли, бутыли… Ну, думаю, вот тебе, Феофан, и твой случай! Не с пустыми руками к атаману явишься. Последовал я с этим обозом прямиком в эти края. А дальше…
Феофан замолчал, помрачнев.
– Что же дальше?! – невольно вырвалось у нас с Еремеевым.
– Вы, вот что, государи мои… Вы ведите меня к вашему командиру поскорей. Бутылей тех не прихватил – не до бутылей мне стало, как до места назначения добрались… Страшное дело, государи мои… Но гостинец вот достал. Везу… Недурной ли?..
Феофан проворно соскочил с козел, распахнул дверцу кареты. Приглашающим жестом раскрыл розовую, не в пример прочим частям тела, ладонь. Мол, сами смотрите.