Гусарские страсти
Шрифт:
У картежников дела шли хуже, обстановка накалялась. Хлюдов выиграл вторую коробку конфет, а первую, распакованную, брать отказывался:
— Э нет! Так дело не пойдет! Вы мне давайте целую, эта распечатана!
— Так ведь это ты же ее открыл! Ты пробовал, — сердился гигант Эдик.
— Ну и что? Я их пробовал, но мог ведь не выиграть!
— Но ты выиграл! Теперь получай ее!
— Э-э-э! Нет, сами их ешьте! А мне давай запечатанную.
— Выиграй вторую коробку — отдам! — горячился
— Вовка! Не затевай межнациональный конфликт из-за двух конфет! Ты все равно сладкого не ешь! — попытался утихомирить вернувшийся Никита.
— Нет! Они проиграли мне целую коробку, а подсовывают начатую!
— Вовка! Сейчас в морду из-за двух конфет получишь! Зачем идти на скандал? Уступи.
— Н-ни за что!
Никита схватил бутылку, разлил водку по стаканам:
— Тост! За русско-осетинскую дружбу!
Старики в знак согласия закивали головами, а злобные рожи молодых, немного смягчились. Все выпили. Закусили конфетами из открытой коробки.
— Так где мой выигрыш? — в который раз не унялся Хлюдов.
Громила Эдик растерянно почесал затылок — открытая коробка опустела.
Брат-Давид в сердцах достал еще коробку, нераспечатанную:
— На бери! Пусть твоя русская жопа слипнется! Жадный!
— Я не жадный, я принципиальный! Играем дальше? Осетинская жопа?
— Играем!!!
Никите совсем захорошело.
— Тост! — на сей раз алаверды от горцев. — За нашу Советскую Армию!
— До дна! — Хлюдов хлобыстнул залпом. Тост того стоит!
Никита выцедил свои полстакана уже с отвращением.
— На тебя тошно смотреть! — усмехнулся Хлюдов. — Ты словно мою кровь пьешь! Так морщишься!
— Не нравится — не смотри! — Никита с шумом выдохнул. — Эх… сейчас бы чего спеть!
Брат-Давид с готовностью начал выводить что-то зычное, гортанное, с придыханием. Деды песню подхватили. Громила сорвал с себя рубашку и, свирепо вращая глазами, пустился в пляс. Молодой подсвистывал.
Хлюдов принялся стучать по столику, как по барабану. Звуки этого пластикового «тамтама» гулко загромыхали в вагоне.
Никита вначале что-то пытался подпеть, а потом скинул китель, изобразил «лезгинку». Или «барыню»? Или «семь-сорок»? Или…
Песни и танцы народов СССР продолжались еще около часа. Впрочем, счастливые часов не наблюдают. Счастливые и пьяные. Что иногда, а то и зачастую одно и то же.
Табачный дым, вагонная духота, запах пота, алкоголь окончательно замутили сознание. Каждый глоток воздуха — взахлеб, словно кисель. Все заверте… лось. При чем тут лось? Лось! Отдай рог! Или панты? Нет панты у оленей -маралов. Или понты? Короче — отдай рог!
Глава 9.
Поход в Иран.
Глаза сомкнули минут на пятнадцать, а вроде прошла вечность. Как больно головушке!
— Эй, офисер! Вставай! Педжен проехаль! — нудил над ухом противный голос.
Никита никак не мог разомкнуть опухшие многопудовые веки. Он потер их кулаками, но глаза не открылись. А голова… о-ой, голова-а!… Где мои мозги? И тошно. В самом что ни на есть прямом смысле слова. Бр-р-р!
Никита наудачу похлопал по столику ладонью, цапнул стакан, хлебнул. Вода… И слава богу! Язык в результате сумел пошевелиться:
— Воха! Хлюдов! На выход! Вовка!
Капитан Хлюдов оторвал голову от смятой фуражки-аэродрома, послужившей подушкой, тупо уставился на Никиту:
— Ты хто?
— Ромашкин, блин! Что, совсем сбрендил? А ты тогда кто?
Хлюдов посмотрел мутным невидящим взором по сторонам:
— А действительно, кто я? Где я?
— Ты Хлюдов, блин! Капитан Советской Армии. А я Ромашкин, блин! И мы с тобой в общем вагоне зачуханного пассажирского поезда! Который движется с тихой скоростью в какую— то задницу! Через задний прход.
— Интересная мысль! — Хлюдов тоже отхлебнул воды. — Уф-ф! А где это — относительно Вселенной? И кто мы как частица природы? Гуманоиды? Люди?
— Люди! Человеки! Вставай, алкаш! Наша станция на горизонте. Не философствуй!
— А где видишь горизонт? За окном черно, как у негра…
— Вот там и горизонт. В заднице! Я ж тебе сказал: мы в нее движемся — медленно, но уверенно.
Проводник что-то бурчал на туркменском, поторапливал. На соседних полках спали утомленные горцы. Значит, бурная ночь была реальностью.
— Чего надо, иноверец?! — рявкнул капитан. — Чего бормочешь? Что-то мне твоя наглая рожа не нравится!
— Слюшай! Зачем опять хулиганишь? Что я тебе плохого сделал, а? Пачаму?
— Что значит — опять?! Да я твою физиономию в первый раз вижу! Сгинь…
— Я проводник вагона. Твой станций! Приехаль! Вылезай, офисер, не скандаль. Иначе милисия прийдет и заберет!
Никита потянул Хлюдова на выход, взяв под мышку обе шинели и фуражки. Хлюдов нес в руках лишь коробку конфет и портфель.
За дверью чернела непроглядная зимняя ночь. В тамбуре Хлюдов снова завелся:
— Где станция, басурманин?! Где Педжен? Куда ты нас завез?!
— Вы его проехаль! Крепко спаль. Я будиль. Твоя не проснулься. Оба теперь вылезаль!
— И что ты нам, красным офицерам, предлагаешь, урюк?! Топать по ночной пустыне обратно? Куда я должен вылезаль, чурка нерусская?! Сейчас тебе будем делать кердык!
— Зачем по песку? По рельсам ходи! Скоро рассветет, не потеряетесь!.. — понизив голос, проводник буркнул: — Сам ты чурка, офисер!