Гусарские страсти
Шрифт:
— На ханум деньги зарабатываю. Пять овец мои, ягнят выращу, будет десять. Потом еще расплодятся.
— А сколько надо-то? Сколько ягнят?
— Если некрасивая жена — двадцать пять баранов. Если красивая — пятьдесят. А красивая и работящая — сто.
— А если умная? — ухмыльнулся Ромашкин.
— Вот за умная и грамотная платить меньше. Много работать не станет, спорить будет, умничать. Жена ведь, какой должен быть: послушный, ласковый и молчаливый. Слушать, что умный муж говорит, а не свой мысль ему навязывать.
— Так ты какую ищешь?
— Ай! Красота не главное. Работящий для хозяйства.
Характерно все аборигены ставили на первое место у будущей супруги не красоту и ум, как мы, а работоспособность. Вот и Ахмедка в общаге, помнится…
Хлюдова в тепле снова развезло. Поев шурпу и плов, он с умным видом вдруг произнес:
— Будет тебе, Абдулло, бесплатная жена! Мы вот с Никитой войско собираем! Повстанцев! Записываем, взбунтовавшиеся местные народы в отряды против «Белого царя»! Хватит жить под игом Москвы! Пора поднимать племена под ружье! Долой Белого царя! Пора жить своим умом! С королевой Великобритании мы договорились, а Рейган нам обязательно оружием поможет…Тому, кто встанет в строй, бесплатная жена.
— А две можно?
— Две можно! Можно и две, но только особо отличившимся в боях за свободу! И бесплатно!
— Зачем тебе две жены? — полюбопытствовал Никита. — Прокормишь?
— Вторую жена возьму умную и красивую. Русскую. Первый жена будет работать, а второй ласкать!
— Вот и договорились! — воскликнул Хлюдов. — Записываем тебя бойцом в первую кавалерийскую сотню, «бронекопытной, дикой дивизии»! Конь есть?
— Есть конь. И шашка острая, дедовская, и ружье хорошее есть! Патронов мало-мало! — защебетал туркмен.
— Вовка, ты что, сдурел совсем?! — ткнул Никита в бок Хлюдова. — Шутки шутками… Договоришься! Он ведь и вправду поверил!
— Вот и славно! А я, может, и не шучу! Ты, главное, мне подыгрывай!
— Да не хочу я подыгрывать!
— А придется!
Чабан тем временем достал из шкафчика бутылку какого-то ужасного пойла, холодное мясо, лепешки.
После второго тоста за свободу уже не смущали ни шкуры, полные блох, на которых они полулежали, ни пыль в войлоке, ни осыпающаяся с потолка глина.
После четвертого тоста за джихад неверным, Никита сломался.
Керосиновая лампа нещадно дымила, в печурке горели вонючие кизяки, насекомые кусались, но зато было тепло и сытно. Великая вещь — крыша над головой, горящий очаг и вода… Никита провалился в сон. Голова, правда, гудела, как трансформатор. Еще бы! Двое суток пить вместо воды ром и водку!
…Пробуждение сопровождалось паническим животным страхом — кто-то на него пристально смотрит. Кто-то или что-то — непонятное и потому страшное. Чуть приоткрыв глаза, Никита их вновь крепко зажмурил. Басмачи! Накликал Хлюдов, пьянь! Расхлебывай теперь! Расхлебаешь, как же!
Вокруг их первобытного ложа стояли фигуры в халатах и чалмах. То, что испугало Ромашкина, оказалось молодой девушкой. Видны были только глаза. Остальное — чадра. Выходит, красный командир Федор Сухов освободил не всех женщин Востока. Далеко не всех.
Чабан Абдулло что-то оживленно рассказывал трем вооруженным берданками и двуствольными ружьями угрюмым мужчинам. Два древних старичка на корточках, о чем-то переговаривались и жестикулировали. У изголовья толпилась стайка в платочках, чадрах, паранжах. Кто их разберет, в чем…
Ромашкин аккуратно, но сильно пихнул в бок Хлюдова:
— Капитан! Вовка! Проснись, пьянь! Что ты вчера плел, сволочь, об освобождении от тягот коммунизма и империализма, о свободе и независимости диких племен? Объяснись с народом! Ты собирался зеленое знамя ислама водрузить в Кремле?! Теперь водружай…
Хлюдов открыл глаза и тотчас тоже зажмурился:
— Ого! Никита, что будем делать? Делаем вид, что спим?
— Нет, надо как-то изворачиваться. Вовка, а это точно не Иран?
— Если наш друг вчера не соврал, то нет. Но мы наверняка рядом с границей. Только бежать к гарнизону далеко и незнамо куда! А, была, не была!
Хлюдов резко приподнялся, развел руки в знак приветствия:
— Салам алейкум, аксакалы!
— Салам…
— А не подскажете, как проехать в Педжен? Там размещается штаб формируемого исламского эскадрона!
Чабану Абдулло немножко нездоровилось после вчерашнего. Или он был немножко растерян из-за открывшихся вчера же перспектив? Чабан Абдулло указал на соплеменников:
— Вот, офисер, это наши бригадиры. Они ехали волка загонять. Могут подвезти к шоссе. А ты, офисер, их в войско запишешь? Потом сюда вернешься? Когда нам за ружья браться? У меня пулемет «Максим» есть и патронов ящик…
Уже ящик? Вчера было «мало-мало». Растет благосостояние братского туркменского народа! Не по дням, а по часам!
Соплеменники чабана Абдулло стали выходить во двор из душного домика, недоуменно пожимая плечами, что-то бурча по— туркменски.
Хлюдов обнял чабана Абдулло за плечи, уверенно пообещал:
— Не переживай, Абдулло! Жди! Мы скоро вернемся. На днях поднимем «зеленое знамя ислама» над отрогами Копетдага, и наши скакуны пересекут пустыню Каракумы до Волги и далее. Я и начальник штаба повстанцев. По весне вернемся с отрядом! Формируй добровольцев, составляй списки, назначай командиров отрядов. Только без лишнего шума. Конспирация!
Во дворе стоял бортовой «уазик». Бригадир и шофер стояли у кабины, а женщины — в кузове, держась за передний борт. Аксакалы расселись под навесом у стены, попивая зеленый чай. Верно, старые басмачи, заслуженные — уж больно живо они обсуждали пьяный бред Хлюдова.
— Стр-р-роиться! — вдруг рыкнул Хлюдов. — Р-р-равняйсь! Смир-р-рно! Здр-р-равствуйте, бойцы!
— Салам, здра… — ответили мужчины вразнобой.
Хлюдов прошелся вдоль строя. О чем говорить? И как? Язык с перепоя еле ворочался. А говорить нужно убедительно, эмоционально, с душой. И чтоб выглядело правдоподобно. Не то грохнут за насмешки над собою, и поминай, как звали. Пустыня большая…