Гусарские восьмидесятые
Шрифт:
Подхожу, сверлюсь рядом, удочку опуская в лунку.
— Понимаешь, — говорит Гарик, — тут же всё достаточно просто, только быть надо внимательным. Ветер то у нас — восточный? Восточный, да и крепчает понемногу. А вон видишь, в двух километрах — мыс Морье? Льдину нашу скоро туда и прибьёт, а там мелко — переберёмся на берег без проблем. Я в том году по этому маршруту два раза выбирался.
А на берегу спасённых этих милиция, наверняка, встретит, штраф выпишет. Да штраф то ерунда, а вот бумага в институт придёт — опять отмывайся,
Так что сиди, рыбачь, тут места корюшковые.
И действительно, пока до мыса дрейфовали — корюшкой ещё разжились — для ассортимента полного.
Прибило льдину к берегу, торосы на месте стыковки подниматься метровые стали. Народ туда и ломанулся дружно, а Гарик сидит себе, дальше рыбачит:
— До чего же народ у нас глупый и нетерпеливый. Сейчас то торосы ещё не устоялись, полезешь через них — обязательно провалишься, а глубина там — метра полтора. Так что пойдём туда только часа через два. За это время торошение прекратится, льдины друг к другу притрутся — пройдём, как посуху.
Так всё дальше и случилось, впрочем — ноги и так мокрые уже были.
Перебрались на мыс — а там костры вовсю жаркие горят, — это торопыги несчастные сушатся, — до станции то ещё километров семь чапать.
Приехал я домой. Бабушка обрадовалась — в кои веки внучок рыбы столько домой принёс. А потом, глядя, как я безрезультатно пытаюсь валенки с ног стащить, говорит:
— Ничего у тебя, внучок, не получится. Уж поверь мне, в войну то я на лесных заготовках работала — знаю. Если валенок мокрый на ноге часов десять посидит — ни за что потом не снять, срезать будем.
Жалко валенок, новые были, практически. Промучился я ещё часа полтора, да и сдался — срезала их бабушка за пять минут, к следующему зимнему сезону новые покупать пришлось.
Рыбачил я потом по последнему льду на Ладоге неоднократно. Но миражей таких никогда больше видеть не доводилось. Только вот сняться они иногда, особенно — кукурузник сиреневый, огромный. Как впрочем, и другие сны — о событиях юности ушедшей.
Байка одиннадцатая
Военная кафедра
И как же это я забыл про военную кафедру? В жизни студенческой её значение велико и, воистину, — нетленно. Особенно для девчонок — начиная со второго курса, у них появляется лишний еженедельный выходной, — есть чему позавидовать.
А вот для пацанов — еженедельная боль головная, нешуточная, прибавляется.
Опаздывать нельзя, надо носить рубашку защитного цвета с чёрным галстуком-удавкой, ну и другое всякое, малоприятное — Устав изучать, например.
— Военный человек даже носки носить должен в строгом соответствии с Уставом, — выступает перед строем Начальник кафедры, полковник Мясницкий, — Либо синего цвета, — полковник слегка приподнимает левую брючину, демонстрируя синий носок, —
Или ещё:
— Капитан Стрельцов, а почему Вы не едите солёных огурцов?
— Виноват, товарищ генерал, но голова никак в банку не пролезает, исправлюсь!
Вот такие шуточки.
Учили нас на зенитчиков, вернее — на командиров зенитных батарей. Название батарей этих озвучивать не буду — вдруг, до сих пор — Военная Тайна? Изучали силуэты самолётов — наших и иностранных, чтобы в пылу боя подбивать только тех, — кого прикажут. Пушки сами — немного, чтобы мелкие поломки уметь самостоятельно ликвидировать, Устав, конечно, а также, очень подробно, — материалы последних съездов КПСС.
Иногда на стрельбы выезжали, и на простые — из пистолетов-автоматов, и на сложные — из пушек зенитных непосредственно.
Поехали, как-то по весне — листочки уже зелёные на деревьях были, — на Ладогу, там как раз стрельбище и располагалось. Пушки из ангара вытащили, на холме в линию расставили, орудия расчехлили.
— Сейчас, — говорит полковник Мясницкий, — Будете стрелять не в белый свет, а по настоящим целям, болванками железными, правда — не снарядами, — и рукой в сторону Ладоги показывает.
А там, в километре от нас, катерок небольшой плоты деревянные за собой тащит, и через каждые сто метров матросики плоты по одному отцепляют. Всего шесть плотов оказалось — по количеству пушек. Маленькие плоты — точками с позиции смотрятся.
Стал полковник нас по номерам расставлять. А надо сказать, что в орудийном расчёте самый ответственный номер — первый. Он и горизонтальный прицел на цель наводит, и огонь открывает — нажимает ногой на нужную педаль. В нашем расчёте меня и назначили быть первым номером.
Глупость несусветная. Я это сразу понял, как на сидение, что по левую сторону от ствола орудийного располагалось, уселся.
Росту то во мне — один метр шестьдесят три сантиметра всего. С сиденья этого только до педали спусковой могу с трудом достать, до прицела не дотянутся никак. А если привстать — то с прицелом всё в порядке, но педаль теперь в недосягаемости. Бред полный получается.
Но возражать старшим по званию в армии строжайше запрещено, приказ надо беспрекословно исполнять. А тут уже и команды вовсю полетели:
— Заряжай, целься!
Прошу своих замереть, приподнимаюсь, аккуратно ловлю в перекрестие прицела нужную цель, стараясь не дышать, опускаюсь на сидение, нащупываю педаль.
— Огонь! — Подаёт команду ротмистр Кусков, командир расчёта орудийного.
В это невозможно поверить, но из шести орудий по цели попали только мы — плотик вдребезги разнесло.
Как передовикам ратного дела, нашему расчёту разрешают ещё пострелять. Три выстрела — два попадания. Ну и дела!
Перед отъездом, полковник, непринуждённо прогуливаясь перед строем, говорит: