Гусарский монастырь
Шрифт:
— Дальше, дальше, другую! — командовала хозяйка, начав опять прогуливаться и, видимо, вновь входя в раж.
— «Как ты верно сказал, поганая рожа твоей жены…»
— Это я рожа, нравится вам? — Елизавета Петровна остановилась около мужа и поискала вокруг глазами подходящего предмета. — Ух, блюд, жалко, больше не осталось, а то б еще одно разбила на твоей башке!
— Голубушка, не тревожьте себя! — воскликнула, бросаясь между ними, Клавдия Алексеевна. — Дорогая, успокойтесь!
Чтобы не подливать масла
— Решительно ничего не понимаю! — произнесла она.
— Очень просто, и понимать нечего! — возразила Елизавета Петровна. — Этот скот завел себе любовницу, и клочки от ее письма я нашла у него в кармане.
— Неправда! Все интрига, адская интрига! — совсем замогильным голосом отозвался Штучкин.
— Конечно, неправда, разумеется! — подхватила Клавдия Алексеевна. — Милая Елизавета Петровна, этого не может быть! Никогда! Голову отдаю на отсечение!
— Видишь: и все тебе то же скажут! Интрига это против меня!
— Интрига, явная интрига! — горячо продолжала гостья. — Андрей Михайлович — такой уважаемый всеми человек, образованный, на виду… Да будь что-нибудь подобное — вся Рязань кричала бы! Я первая не потерпела бы такой гадости, первая сказала бы вам!…
— Ну, не все же вы знаете, что творится в Рязани!
— Я? — оскорбилась гостья. — Я чего-нибудь не знаю? За кого же вы меня считаете, дорогая? Все, решительно все знаю; булавку где кто обронил и то мне известно! И вот образ: клянусь вам, что Андрей Михайлович чист перед вами!
Красноречие и искренняя убежденность, звучавшие в голосе Клавдии Алексеевны, и два пальца ее, протянутые к иконе, сбили с толку хозяйку. Она, молча, переводила взгляд с гостьи на мужа.
— И, наконец, вздор в этих мерзких бумажках написан: такая хорошенькая, такая красавица, вся Рязань вас иначе не называет, как красавицей, и вдруг «рожа»? Это пасквиль! И все остальное такой же вздор! Сами посудите, ну, на кого же ему — человеку с таким вкусом, умному, можно сказать дипломату, променять вас?! Не на кого, решительно не на кого!
— Это верно, не на кого!… — согласилась Елизавета Петровна. — Но кто же тогда мог устроить эту подлость?
— Званцев! — ни на секунду не задумываясь, воскликнула Клавдия Алексеевна. — Званцев, больше некому! Это такой негодяй, такой каверзник! Да позвольте… — Она развернула одну из зажатых ею в кулаке зловредных бумажек и всмотрелась в нее. — Конечно, он! Его почерк, только измененный! Он с ума сходит от зависти к положению Андрея Михайловича! И вам он давно глазки строит, вы не замечали только! Вот и мстит!
— Был он с тобой третьего дня? — обратилась к мужу Елизавета Петровна.
— М-м… да… да… кажется!… — пробормотал решительно ничего не помнивший Андрей Михайлович.
— Видите, я же вам говорю, что это он!
— Ну, попадись
Хозяйка опять загуляла между кучами всякого добра по залу, потом подошла к двери в столовую и распахнула ее. Пол там весь был усеян черепками всевозможной посуды.
Елизавета Петровна поглядела на вчерашнее поле битвы и качнула головой.
— Однако!… — проговорила она в раздумье. — Главное, миску мне новую жалко…
Клавдия Алексеевна подтолкнула в спину неподвижно стоявшего Андрея Михайловича.
Тот сделал шаг к жене, остановился и получил новый толчок сзади.
— А меня не жалко? — с укоризною произнес он, осторожно, словно к бомбе, начиненной порохом, приближаясь к Елизавете Петровне.
Та оглянулась, быстро провела пальцами по толстым губам отшатнувшегося в испуге мужа, отчего они издали «брырырым», и вдруг расхохоталась.
— Господи, на кого ты похож? — воскликнула она. — Да ты совсем под индейца отделан!
— Вот и прекрасно! — с умилением на лице и в голосе проговорила Клавдия Алексеевна. — Да поцелуйтесь же скорей! — Она сдвинула обоих супругов вплотную, и те заключили друг друга в объятия. — И конец недоразумению! Как я рада! Мир до гроба! Не правда ли?
Хозяйка дома очутилась сидящею на коленях у мужа.
— Я незлопамятна! — нежно сказала она, приглаживая растрепанные баки и целуя его. — Видишь, какая у тебя жена добрая! Но мы все-таки совсем уедем в деревню! — решительно объявила она. — Я не могу оставлять такого талантливого человека, как Андрэ, в обществе здешних дураков и пьяниц!
— Душа моя мрачна! — говорил в это время ротмистр Костиц, стоя в зале «монастыря», раздвинув ноги и крутя усы. — Дети, не время ли столпотворению быть?
— Время, отец-игумен! — ответил сидевший у окна и мрачно глядевший в него Светицкий.
— Такой столп, чтобы треск, и блеск, и гром с радугой были? — продолжал Костиц.
— Ляжем костьми с тобой, отче! — отозвался Радугин.
— Во все колокола звонить, когда так! Ударь, сыне, тревогу!
Светицкий часто зазвонил в колокол, и на густой звон его из соседней комнаты показались отсутствовавшие Возницын и Курденко.
Оба шли с веселыми лицами; последний нес в руках два письма.
— Что за грамотки? — спросил Костиц.
— Кукольную комедию сочиняли! — с хохотом ответил Возницын. — Скучно зело святому граду Рязани, стало, живой водой ее взбрызнем.
Курденко поднял обе руки с письмами в каждой.
— Это к лорду Званцеву от мисс Соловьевой, а это от нее к нему. Объяснения в любви и зов на свиданье!
— Дельно! — заметил Костиц. — А ну-ка, почитайте?
— Послание от амура… Вонмем! — по-дьяконски возгласил Возницын.