Гусарский монастырь
Шрифт:
Клавдия Алексеевна передала, что требовалось выполнить, причем подчеркнула, что такое деликатное дело могло быть поручено только ему, как осторожнейшему и умнейшему дипломату во всей Рязани.
Штучкин погладил свои черные бачки.
— Н-да… Конечно, мне трудные поручения не впервой… — самодовольно проговорил он. — Во Франции мне давали распутывать и потруднее затеи… Я сделаюсь, но — только для вас сделаю, Клавдия Алексеевна, попомните.
Клавдия Алексеевна нежно потрясла ему руку.
— Значит, тонко все обделаете, так, чтоб и заподозрить никто ничего не мог?
— Клавдия Алексеевна, я стратег и политик! — внушительно ответил он, выпрямляясь и строго глянув на Соловьеву.
Собеседники расстались; Клавдия Алексеевна поспешила обратно к Груниным, а Штучкин зашагал, выпятив грудь и покручивая тростью, в лавку Хлебодарова, где он рассчитывал найти Курденко.
У мосье Мишу он застал только одного Радугина.
Гусар сидел на обычном своем месте, за маленьким столиком в углу и в одиночестве допивал бутылку красного вина.
— А, Михаил Илларионович? — произнес, входя, Штучкин. — Что, никого еще нет? А Курденко ваш где?
— Вчера умер… — был ответ. — Душевно жаль человека!
Штучкин глянул на него и захохотал.
— Ну, уж вы и чудак, ей-богу! — он опять залился смехом.
— Чему вы? — невозмутимо серьезно осведомился Радугин.
— Заводчикову сказали про меня то же…
— Ну?
— А он домой ко мне…
— И что же?
Штучкин умирал со смеху и, не будучи в состоянии выговорить ни слова, зашлепал себя руками по щекам, наглядно изображая пощечины.
— С полсотни получил!
Радугин постучал стаканом о бутылку, и на звон явился Алексей.
— Коньяку с лимоном! — распорядился гусар. — Так с полсотни, говорите, он получил?
— И с лестницы потом кубарем! — Штучкин окончательно захлебнулся смехом. — А к вам он с претензией не обращался?
— Ко мне? — удивился Радугин. — Я ж до сих пор думаю, что вы давно покойник! — Он пожал плечами. — Может, это, впрочем, вы в претензии? — как бы спохватился он. — Пожалуйста, присылайте тогда ваших секундантов!
— Я доволен! — воскликнул Штучкин, вытирая слезы, выступившие у него на глазах.
Алексей принес бутылку и пару стаканчиков: рюмок гусары не употребляли.
Радугин налил их и чокнулся со Штучкиным.
— За грядущее воскресение мертвых! — произнес он.
— А ведь вы философ! Вас не понять! — заметил Штучкин, выпив свой стаканчик и ставя его на стол.
— Значит, все, что непонятно, — философия?
— Разумеется. Кто же понимает философов? — с полным убеждением ответил Андрей Михайлович.
— Но не понимают и ослов: значит и осел философ?
— То скотина. Вы ужасно любите завести человека в дебри. С вами страшно говорить!
Радугин пожал плечами.
— Тогда выпьем молча!
За повторенным стаканчиком последовали дальнейшие, и Штучкин начал чувствовать необыкновенный подъем и легкость во всем теле; все ему стало казаться чрезвычайно простым, хорошим и приятным. На лице его расплылась блаженная улыбка.
— А Курденко будет? — осведомился он, воззрившись на своего невозмутимого собеседника.
— Что это он вас так интересует сегодня? — ответил вопросом же Радугин.
Штучкин вспомнил, что он в должности дипломатического посла и хотел сделать серьезное лицо, но, сверх ожидания, улыбка оказалась сильнее его желания, и он вынужден был взяться за обе щеки рукой и провести по ним вниз, чтобы согнать ее.
— Так… дельце к нему имею!… — вдруг, опять расплываясь от улыбки, добавил он.
— Какое дельце?
Штучкин поднял указательный палец:
— Цс-с! Секрет! — Он подмигнул, потом захохотал и замотал головой: — Потеха!
— Ваше дело! — равнодушно отозвался Радугин и, позвонив опять, потребовал вторую бутылку.
Новый стаканчик возымел на Штучкина странное действие: он сделал страшные глаза и перегнулся через стол к самому лицу Радугина.
— Нюрочка Грунина в него влюблена… — прошептал он на всю комнату.
— За ее здоровье! — ответил тот, опять чокаясь с Андреем Михайловичем. — И что же дальше?
— Вот я и жду его! — шепотом же продолжал Штучкин. — Я ж его подкуплю, все секреты его выпытаю! Мастер я на это!
— Какие?
— Собирается он жениться на ней или так… — Штучкин повилял пальцами: — Время проводит…
— А вам какая печаль?
— Как… какая? — Штучкин не без труда одолел это слово. — Нюрочка сама просила меня узнать по секрету… Ну и узнаю. Когда я был во Франции…
Появление Заводчикова оборвало речь Штучкина.
— А, Коленька?! — взныл он своим утробным голосом, увидав того. — Как живешь-поживаешь?!
Заводчиков даже побледнел, увидав Штучкина; прыщи его ярче закраснелись на лице его.
— Покажи личико, зажило ли? — продолжал, хохоча, Штучкин. — Щеки-то, щеки ничего, а?
— Я, кажется, с вами на брудершафт еще не пил! — злобно возразил Заводчиков, здороваясь только с Радугиным, которому он передал событие в смягченных красках и к которому не питал никакой вражды; происшедшую с ним неприятность он ставил в вину исключительно Штучкину, наговорившему жене Бог знает что на его счет.
Радугин встал; глаза его были воспалены, но на ногах держался он, как следует.
— Благословляю вас, дети! — проговорил он не совсем твердым языком. — Ссорьтесь, убивайте друг друга, только не размножайтесь!… А вам, господин Талейран, совет дам: чужих секретов не узнавайте и имени ближнего всуе не поминайте!