Гусляр навеки

Булычев Кир

– Экскьюз ми, – быстро проговорил шпион в трубку, – дзереиз интерфиренс. – Потом он посмотрел на Удалова и спокойно спросил: – Вы ко мне?

Удалов кивнул:

– Именно! Не вмешивайтесь в наши внутренние дела! Отстаньте наконец!

– Это не ваше внутреннее дело, – почти без акцента ответил шпион. – Это проблема всего человечества, и вы, Корнелий Семенович, отлично об этом осведомлены.

– Я – Иванович.

– Простите, компьютер ошибся.

Шпион вскарабкался на верхушку обрыва и присел рядом с Удаловым на поваленное дерево.

– Войдите в мое

положение, – начал он. – Я готовлюсь к зимней сессии в Академии языка и литературы восемнадцатого века, и вдруг – вот буквально час назад – мне приказывают из Вашингтона лететь сюда. В богом забытый городишко на краю северной тайги! Зачем? Мне сообщают: там открыли невидимость. Проверь и пресеки, но, конечно, лучше бы купить. Много не обещай – русские так мало зарабатывают, что у них каждый доллар на счету... Конечно, я не поверил про невидимость, но вертолет, зафрахтованный совершенно официально, уже ждал меня у дверей общежития. Закурить не найдется?

Шпион снял маску старухи, и под ней оказалось милое интеллигентное лицо литературоведа в очках.

– Невидимость – это моя жена, – сказал Удалов.

– Сочувствую, – вздохнул шпион. – Потому что спокойная жизнь у вас кончилась. Мы работаем оперативно, но это не значит, что ваше ФСБ не спохватится и через полчаса не увезет вашу жену в концлагерь.

– Времена не те.

– Времена всегда те. Когда речь идет о безопасности государства. Я бы на вашем месте эвакуировал жену подальше.

– У меня вся надежда на профессора Минца, – честно признал Удалов. – Это мой друг.

– Как же, как же, он у меня есть в разработке. Гений вчерашних дней, опасности для мира уже не представляет.

– Это как сказать.

– У нас свежие данные.

Удалов уже был готов сказать шпиону о том, что не сегодня-завтра Минц выделит чистое вещество невидимости и заодно вернет Ксению в вещественное состояние, но тут спохватился. Все-таки чужой человек, еще сделает Ксюше какую-нибудь гадость! Понятно: какое им там, в США, дело до переживаний простого русского человека?

– И что вам еще сообщили из Вашингтона? – спросил Удалов, чтобы переменить тему беседы.

– Там встревожены. В любой момент этот секрет может попасть в руки террористов. Тревога в Вашингтоне была бы не так велика, если бы невидимость открыли в Швейцарии или Чехии, где существуют нормы морали.

– А у нас что, морали не существует?

– У отдельных лиц она есть, но лишь по отношению к близким. За пределами семьи мораль продается и покупается.

– Ну, это вы слишком! – обиделся Удалов. – Русский народ издавна известен своим бескорыстием, открытостью натуры, честностью и отзывчивостью.

Шпион смотрел на Удалова так странно, что тому расхотелось продолжать, и он замолчал. А шпион заговорил:

– Ну, Удалов, даешь! Как будто из советских времен вывалился без перемен... Я помню, как в мои юные годы, на закате Советской империи, наши таможенники обычно не досматривали вашего брата, потому что знали: русские ничего дурного провезти не посмеют. Вы гордились своей невинностью, потому что с детской колыбели до гроба были перманентно напуганы.

Вы отлично умели воровать внутри страны, но вовне оказывались как бы во враждебном вакууме, под микроскопом. Вы ждали провокаций и старались остаться хрустально чистыми, чтобы вас снова удостоили права съездить за рубеж и привезти оттуда шмотки или проигрыватель. Когда же удерживающие инстанции приказали долго жить, к нам кинулся непуганый народ. А непуганый русский хуже гунна. Он может пройти по миру с саблей и при этом еще посмеет кричать, что он честный, благородный и готов отдать последнюю рубашку.

Не то чтобы Удалов внутренне возражал шпиону, но слушать такое от чужестранца неприятно. В своем кругу, среди друзей-соотечественников, Корнелий Иванович мог бы выступить куда категоричнее и суровее.

А шпион все продолжал:

– Я могу предположить, как будут развиваться события дальше. Сначала на это нежданное открытие постарается наложить лапу мелкая доморощенная мафия. Воришки, которым захочется безнаказанно лазить по квартирам. Затем появятся акулы покрупнее, а за их спинами будут маячить организации вроде моей. И тогда произойдет крушение обыденных законов жизни. Окажется, что никакой интимности в человеческих отношениях уже нет. Разве будет не любопытно поприсутствовать – за умеренное вознаграждение, конечно, – при первой брачной ночи топ-модели или какой-нибудь вашей подружки?

– Можно и запереться, – неуверенно возразил Удалов. – На задвижку.

– Кто сможет, а кто и нет. Зато выследить неверную жену станет проще простого. И возникнет могучий бизнес – бизнес подглядывания.

– Зато появятся и средства обороны, – опять возразил Удалов. – Например, спреи. Ты заподозрил неладное – сразу нажимаешь на кнопку, и под слоем краски невидимость оказывается фикцией.

– Надо еще заподозрить! – усмехнулся шпион. – А то забрызгаешь весь гостиничный номер – вовек не расплатишься!

Удалов с печалью поглядел на молодого человека в очках и произнес голосом умудренного жизнью пенсионера:

– А ведь мы с вами обсуждаем пустяки, частности. Главное – приведет ли это открытие к войне? Или наоборот, подтолкнет человечество к миру?

– С одной стороны... – промолвил шпион. Помолчал и добавил: – Но с другой...

– А я думаю так, – заговорил Удалов твердо, – в общем и целом добра ждать не приходится. Ведь любое великое изобретение, которое вроде бы должно было облагодетельствовать человечество, превращалось в бедствие, по крайней мере поначалу.

– Смотря в чьих руках, – покачал головой шпион. – Ну я пошел, надо докладывать в ЦРУ, а то еще, не дай бог, выследят меня ваши контрразведчики, и не видать мне магистерской... э, по-вашему, кандидатской диссертации.

Он раскланялся и пошел прочь.

Удалов глядел ему вслед, и было ему грустно. Все угрожает человечеству!

Тут над обрывом появились два человека в серых пальто. Один из них показал шпиону красную книжечку. Шпион принялся нервно протирать очки.

«Попался, голубчик!» – сказал про себя Удалов, поднялся и пошел в другую сторону. Ему не хотелось выступать свидетелем.