Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
Поистине весь мир стал Ла-Рошелью [92] . Каждый живет на свой лад, каждый промышляет себе на пользу, грабители грабят, а расплачиваются только горемыки вроде тебя. Будь ты настоящий вор, из тех, что берут разом по триста, по четыреста тысяч дукатов, — тебе бы все сходило с рук; и покровительство сильных, и само правосудие было бы тебе по карману. Но если ты простак, незнакомый с тонким обращением, не собираешь арендной платы, не взимаешь процентов, не хватаешь пригоршнями, а довольствуешься малым и добываешь свой кусок с трудом, в поте лица, а то и вовсе ни с чем остаешься, — на галеры тебя! На виселицу! Не за то, что воровал (за это не вешают), а за то, что не умел воровать с умом. Повторю тебе слова одного раба-негра, — не то полудурка, не то хитреца, — они придутся тут весьма кстати.
92
Ла-Рошель —
Когда я был еще мальчишкой и жил в Мадриде, там приговорили двух несчастных к смертной казни за прелюбодеяние. Многие впадают в сей грех, но мало кто расплачивается, ибо есть на свете добрые люди, а главное, деньги, которые все могут уладить. Но на сей раз муж оказался несговорчивый и ничто не помогало. Весь город сбежался смотреть на казнь; особенно много собралось женщин: они запрудили площадь и окрестные улицы, смотрели изо всех окон, горячо жалея страдальцев. Когда мужу подали отрубленную голову жены, тот негр сказал: «Ах ты господи! Много тут смотрит такая, что ей можно делать так!»
Мы с тобой тоже могли бы сказать: сколько их, что посылают других на виселицу, хотя туда следовало бы их самих отправить и с гораздо большим основанием! Я ничему не удивляюсь и носа не ворочу: с волками жить — по-волчьи выть; рви цветочки, пока цветут, а не то завтра увянут. А раз ты говоришь, что мое общество себе по сердцу, то и я хочу быть хорошим товарищем и приятным спутником: за добро я плачу добром и умею ценить верную службу. Об этом ты будешь судить не по словам, а по делам, и сам увидишь со временем, правду ли я говорю. Однако ожидание награды подстегивает доблесть и придает мужества; лишь низкие души отказываются от усилий, зная, что от них зависит честь или состояние; человек, бегающий от труда, изменяет своему долгу, ибо для труда он рожден и трудом должен снискивать себе пропитание, а раз это так, то по справедливости всякий должен получать награду и прибыль сообразно тому, сколько он поставил в банк.
Вот, по-моему, что должно стать основой, краеугольным камнем нашего строения, а уж прочее зависит от обстоятельств: все, что нам достанется, — считая и собранный урожай, и урожай на корню, — мы будем делить на три равные доли: одна тебе, другая мне, а третья про запас, на случай кораблекрушения; ведь хорошая погода неустойчива, не всегда наш кораблик будет плыть с попутным ветром, по ровной глади и под чистым небом. Если мы пристанем к берегу благополучно, то излишек продовольствия нам не помешает, а если разобьемся о скалы или сядем на мель, то хорошо иметь под рукой шлюпку, на которой можно спастись. Эта доля будет неприкосновенна, вроде государственного запаса, и предназначена на случай бедствия. Если же мы поведем наше дело разумно, — а умишка нам не занимать, да и лоцманы мы тоже не плохие, — то я не помирюсь на меньшем, как должность рехидора в моем родном городе и хорошее состояние, чтобы жить безбедно. На это я кладу шесть лет сроку. Тянись душой к тому же, и ты получишь какую-нибудь малость, которой хватит тебе, чтобы возвратиться в Валенсию. Но ухватки карманного воришки придется бросить; не вздумай также таскать чужие сочинения, не будь вором-куплетником, ибо ничего, кроме сраму, тем не доспеешь.
Я же думаю так: либо в петле болтаться, либо на серебре кушать; двум смертям не бывать, а весь век маяться в нищете — все равно что умирать ежечасно. К тому же если не будем растяпами, то скоро выйдем в большие тузы, а тогда и бояться нечего: все эти хваты одним миром мазаны, все черти одной шерсти; каркать и мы умеем, а ворон ворону глаз не выклюет. Вот твоя доля из вчерашнего; бери, если хочешь; я не люблю держать у себя чужое. Пошли тебе бог удачи с тем, что честно заработано, и храни господь наше сообщество, чтобы оно крепко стояло на ногах и процветало под счастливой звездой; а также избави и упаси от алчных разбойников, которые норовят сожрать готовое жаркое и снять сливки с чужого молока.
Поступив так и выказав щедрость, я навеки привязал к себе моего слугу и знал, что теперь он меня не покинет. Для вольной жизни и воровских дел мне не найти было лучшего товарища. Не надо забывать и того, что, будучи во всем мне ровней, но соглашался мне прислуживать и признавать меня своим господином, а ведь это немалое преимущество — быть первым в игре.
Он был тронут; потом в разговоре, слово за слово, я спросил, какая причина его побудила обокрасть меня, и он сказал:
— Сеньор, теперь мне нельзя, если бы и хотелось, утаивать от вас свою жизнь, ибо вы со мной щедры
Исполню этот закон и открою вашей милости, что родом я из Валенсии, а родители мои были люди почтенные и известные; может статься, вы когда-нибудь услышите о них доброе слово; оба, по милости божьей, уже скончались. Нас было у них двое сыновей, и обоим жизнь не задалась, от того ли, что нас баловали в детстве, от того ли, что оба мы предавались без оглядки своим страстям и, не умея их обуздывать, уступали соблазну. А вернее сказать, не могли устоять против искушения, потому что не верили в неминуемую расплату и шли на приманку своих прихотей; а кто раз ступил на эту дорожку, тому возврата нет.
Брат мой старше меня, и хотя каждый из нас получил в наследство немалые деньги, это нисколько не помогло. Таково уж было влияние нашей злосчастной звезды, а лучше сказать — упрямства, с каким мы ей следовали; и вот, позабыв о своей чести и загоревшись охотой увидеть свет, мы оба отправились на поиски приключений.
Но, предвидя, что дела наши могут пойти не так хорошо, как бы хотелось, мы сговорились назваться вымышленными именами, чтобы при любой невзгоде не запятнать себя позором и не быть узнанными. Брат мой, образованный студент и изрядный латинист, улетучился, перекроив свое имя на ученый манер; звали его Хуан Марти. Из Хуана он сделал Лухана, из Марти — Матео, затем перевел все это из действительного залога в страдательный, [93] и получилось Матео Лухан [94] . Под этим именем он и пустился странствовать по свету, а свет, как слышно, вознаградил его не менее щедро, чем меня.
93
…перевел все это из действительного залога в страдательный… — то есть поменял местами имя и фамилию, как при переводе из действительного залога в страдательный в испанском языке меняются местами субъект и объект действия.
94
…и получилось Матео Лухан. — Матео Лухан де Сайяведра (см. вступительную статью) — псевдоним автора подложной второй части «Гусмана».
Я же, человек неученый и понимающий в науках не более простого служки, не стал мудрить: узнав, что в Севилье проживает благородное семейство Сайяведра, я назвал себя этим именем и стал выдавать себя за уроженца Севильи; на самом же деле я никогда там не бывал и больше ничего об этом городе не знаю. Итак, мы пустились в путь и ехали сначала вместе; но вскоре дороги наши разошлись, и каждый стал искать счастья в одиночку. Я слышал от знавших его в лицо людей, что его встречали в Кастилии и в Андалусии и что был он в весьма трудных обстоятельствах; оттуда будто бы он подался за море, но и там ему не посчастливилось. Я же избрал другое направление: поехал в Барселону, а затем переправился на галере в Италию. Очень скоро я проел все деньги, захваченные из дому, и впал в крайнюю бедность, а нужда, как известно, всему научит. Так-то, скитаясь и перебиваясь чем бог пошлет, забрел я в королевство Неаполитанское [95] , где давно хотел побывать, много о нем наслышавшись.
95
…забрел я в королевство Неаполитанское… — Неаполитанское королевство, или королевство Обеих Сицилий, куда входили остров Сицилия и юг Италии со столицей Неаполь, в XVI и XVII вв. (до 1713 г.) было под властью Испании и управлялось вице-королями.
Долго шатался, я в тех местах, тратил больше, чем имел, и заделался настоящим босяком; потом спутался с другими того же пошиба молодчиками и так, опускаясь все ниже и ниже, стал заправским вором: вошел в хевру и свел дружбу с главарями, чтобы заручиться, их покровительством на случай беды. Вскоре я оказался у них в полном рабстве, ибо по бедности даже порядочного платья завести не мог, а тем более действовать на свой страх и риск. Это вовсе не значит, что я не умел работать; напротив, ни у кого из товарищей не было таких «щипцов», как у меня. Я мог прочитать им всем четыре курса лекций по искусству воровать и быть ассистентом профессора еще по двум смежным предметам. Ибо, выучившись этому делу, я достиг таких высот, что мне оставалось только диссертацию защитить.