Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
По ночам я стал выходить на перекрестки и возвращался домой с двумя или тремя плащами на плечах, добытыми без лишнего шума и по возможности без риска. Под утро они с нашей помощью превращались в полукамзолы, и мы отдавали их продать на базаре или сбывали с рук каким-нибудь другим способом.
Ремесло сие было матушке не по душе; она никогда подобными делами не занималась и боялась опозорить себя на старости лет. Уж лучше было вернуться к девушке, с которой она жила прежде; та приняла ее с великой радостью, словно с нею вновь обрела покой и безопасность.
Я же нашел себе сотоварищей и в ожидании лучших времен зажил с ними своей прежней жизнью. Они учились у меня высшим тайнам воровского дела, а иногда я и сам выходил с ними на промысел. Мы
169
Триана — район Севильи, расположенный за рекой. По преданию, был основан римским императором Траяном (53—117), родившимся в Испании.
Вещи из сукна или шелка мы переправляли к знакомым перекупщикам и брали за них хорошую цену. Старьевщики понимали, что перед ними трофеи, добытые в бою и требующие военной маскировки; им же несдобровать, если вещи будут опознаны. Наше дело было доставить товар на место в полном порядке, в целости и сухости, свободным от всякой пошлины, а прочее нас не касалось.
Зато с нижним бельем было и просто и легко. По вечерам мы сбывали его в ветошном ряду и этим честно кормились; все шло прекрасно.
Зима выдалась дождливая; в течение многих дней жители почти не выходили на улицу, и проникнуть к ним в дом стало трудно. Деньги у нас кончились. Однажды, бродя по улице, я заметил полуобвалившийся дом и спросил, кто тут живет. Мне ответили, что дом этот принадлежит некоей вдове. Я пошел к этой сеньоре и сказал, что желал бы поселиться в ее пустующем доме и кстати мог бы исполнять обязанности сторожа. Беспокоясь, что дом может вдруг обвалиться и задавить меня, она советовала хорошенько подумать, прежде чем селиться под крышей, готовой рухнуть. Но я заверил ее, что это не имеет значения; в доме есть большая, вполне надежная комната, где отлично можно жить, а бедняки ничего не боятся, ибо им нечего терять, и самая жизнь им в тягость. Она согласилась, и скоро в доме ее не осталось ни дверей, ни замков — я все снял и на следующий день отправился на площадь святого Сальвадора и объявил, что могу продать желающим четыре или пять тысяч штук черепицы. Черепицу в то время нельзя было достать ни за какие деньги. Ко мне ринулась целая толпа каменщиков, и самый расторопный, успевший подбежать раньше других, был вне себя от радости, что совершил такую прекрасную сделку. Мы сторговались на пяти мараведи за штуку, затем я повел его на место, показал крышу и заявил, что я управляю делами домовладелицы и получил от хозяйки приказание снять черепицу и покрыть дом плоской крышей. Мы подсчитали черепицу, причем я разрешил учесть и соседние крыши. Мне уплатили в виде задатка шестьсот реалов, а общая стоимость достигла по нашим подсчетам пяти тысяч; мы условились, что рабочие придут снимать черепицу на следующий день. Получив задаток, я отправился к хозяйке и сказал ей:
— Какая жалость, что вы приказали вашему управляющему снять двери и крышу и пустить на продажу.
Она всполошилась и начала уверять меня, что у нее нет никакого управляющего и она никому не давала такого распоряжения. Я же сказал:
— Не знаю, ваша милость, кто об этом распорядился, а только меня выгнали из вашего дома, я переезжаю на другую квартиру, потому что завтра утром придут за черепицей. Пошлите туда кого-нибудь или пойдите посмотрите сами и вы увидите, что там делается.
Я откланялся и на другой день, притаившись за углом, издали наблюдал за каменщиками. И было на что посмотреть: они разбирали крышу, а вдовица отчаянно защищала свое добро. Кончилось тем, что она подала в суд на несчастного каменщика, и он не только остался без черепицы, но заплатил и за двери. После этого я несколько дней сидел дома, греясь у камелька и дожидаясь, когда стихнет суматоха.
Наступил день святого Августина. Это в Севилье большой праздник не только для верующих, но и для нашего брата. Я тоже пошел повеселиться и в толпе заметил одного идальго, у которого карман под плащом оттопыривался от лежавших в нем денег. Когда мы оба очутились в тесном проходе, я осторожно приподнял кончик его шпаги, отчего приподнялся и плащ, засунул к нему в карман пятерню и сгреб все содержимое. Но я волновался и потому не сумел аккуратно вытащить все сразу: монеты не уместились у меня в ладони, несколько золотых выскользнуло из пальцев. Площадь была вымощена камнем, и деньги со звоном рассыпались по мостовой; тогда я бросил все, что было у меня в руке, выхватил из кармана платок и, вопя во все горло, стал упрашивать народ расступиться: дескать, вынимая из кармана платок, я выронил все свои деньги. Я горестно причитал, что несу эти деньги купцу, которому задолжал. Добрый сеньор, которого я обчистил, пожалел меня, встал рядом со мной на корточки и помог собрать все деньги до последнего грошика.
Я сердечно его поблагодарил и отправился домой в превосходном настроении. Но тут-то и вышла загвоздка; с этого пустячного случая начались мои беды: то была последняя совершенная мною кража, и обошлась она мне дороже, чем все предыдущие. В такого рода делишках я попадался и раньше, но до сих пор мне всегда удавалось выпутаться без большого урона: все улаживалось с помощью небольшой сделки, ибо каждому пить-есть надо и каждый добывает свой кусок, как умеет. Но на сей раз козыри мои подвели, и я спасовал.
Оказавшись при деньгах, я решил пустить их в оборот прежде, чем они уйдут. Искусство мое было при мне, а с ним не пропадешь. У меня к тому времени собралось несколько срезанных кошелей с мелочью. Я отдал подновить самый нарядный из них, положил туда шесть эскудо в трех золотых дублонах, пятьдесят реалов серебром, серебряный наперсток и четыре колечка и снес все это к моей матушке, попросив ее внимательно рассмотреть содержимое кошелька; я даже записал эти вещи на бумажке для верности, чтобы она хорошенько запомнила все, что там было; хорошая память была теперь важнее всего. Я подробно объяснил старушке, что ей надо будет сделать, затем отправился в келью к одному монаху, знаменитому проповеднику, которого многие почитали святым, и сказал ему:
— Пресвятой отец, я бедный человек, пришел издалека и терплю в этом городе великую нужду. Охотно поступил бы на службу к добрым людям, в чьем доме я мог бы обрести душевный покой; иного в сей жизни не ищу, и не стал бы торговаться из-за жалованья: ничего мне не нужно, кроме приличной одежды и самой умеренной пищи. И хотя я стою сейчас перед вами такой сирый и нищий, что никто, взглянув на меня, не захотел бы взять меня к себе в дом, я предпочитаю бедствовать и уповать на бога, нежели погубить душу и оскорбить небеса, похитив достояние ближнего. Бог да не попустит, чтобы чужое добро пошло на пользу бренному телу и на погибель бессмертной душе.
Нынче утром, вышедши на улицу, чтобы заработать себе на кусок хлеба, я нашел на улице вот этот кошелек. Хотел было взглянуть, что в нем, но, нащупав деньги, покрепче затянул тесемки, дабы не искушать свой слабый дух и не сотворить недозволенного. Примите кошелек, праведный отец, и когда в воскресенье будете читать проповедь, расскажите верующим про этот случай; вдруг хозяин кошелька найдется; ведь, может статься, эти деньги нужны ему еще больше, чем мне. Помоги ему бог, а я не желаю иных благ, кроме тех, что угодны творцу.