Гвиневера. Дитя северной весны
Шрифт:
Дорога, прямая, как ясеневое копье, поднималась вверх, через расселину в горах, известную под названием Стейнмор. Подобно городам и гаваням, дороги после ухода римских легионов были заброшены, и сейчас фундук и ива, терновник и куманика росли вплотную к обочине, которую обычно держали расчищенной. Заросли и сорняки пробивались сквозь булыжник, и казалось, будто сама природа пытается стереть следы высокомерной людской работы.
Однако для нашей процессии оставалось вполне достаточно места; в ней шли знаменосцы и телохранители, воины и их родственники, слуги и вольные ремесленники (отец не признавал рабства), повара, кузнецы и прочие, составлявшие королевскую прислугу. Бард Эдвен из-за хромоты ехал в фургоне вместе с женщинами, а Руфон
Королевский двор при перемещении представляет собой оживленную, шумную толпу. Когда дороги хорошие, а погода ясная, поездка создает атмосферу праздника – ритмичное звяканье упряжи, скрип колес, смех и шуршащие флаги становятся своеобразной музыкой. В тот день звучала песня моего мира, как стук топора является гимном для ребенка лесника.
Впереди ехали мои родители: отец на большом шайрском военном жеребце и мать на уэльской горной лошади по кличке Быстроногая. Гнедая кобыла, по слухам, происходящая от рода, заложенного Юлием Цезарем, была самым красивым животным из всех, виденных мной. Этим утром она гарцевала и двигалась боком в чистом, хрустящем воздухе, игривая и полная задора. Ее шкура была того же цвета начищенной меди, как и волосы моей матери. Однажды я встала рано и с восходом солнца прокралась в выгульный дворик для лошадей, застав родителей, возвращавшихся рысью в конюшни после утренней прогулки. Волосы матери были распущены, свисая ниже пояса и падая на спину лошади, сливаясь с нею. Сейчас она ехала в вольной манере, не обращая внимания на седло, и я дивилась про себя, не является ли она продолжением лошади, настолько согласованными были их движения.
Я не могла слышать разговор, но по тому, как Быстроногая наклоняла голову, мать поднимала подбородок и искоса поглядывала на отца, я знала, что родители смеются, поддразнивая друг друга. Вдруг мать повернулась и махнула рукой в сторону обочины, где холмы полыхали медным осенним огнем.
Теперь расхохотался отец, тряся головой и удерживая коня бедрами.
Очевидно, они до чего-то договорились, потому что неожиданно вырвались вперед, оставив отряд позади, и помчались наперегонки, радуясь жизни. Я следила, как они скрылись за очередной вершиной, и подумала о том, как хорошо поскорей вырасти, чтобы мчаться навстречу ветру, а не тащиться вместе с остальными.
Вскоре ко мне рысью подскакала Кети, показывая на огромный дуб, стоявший на вершине соседнего горного кряжа.
– Говорят, что в старые времена боги жили в лесной чаще, – сказала лекарка, пытаясь заправить клок волос под капюшон. – В те дни они не появлялись ни в больших зданиях, ни в маленьких мрачных домах. Поэтому наиболее священные места находились на просторе, под открытым небом. Но сейчас все изменилось. Появились легионеры со своими небольшими квадратными крепостями, и последователи Митры устроили для себя святые места – темные, подобные пещерам. Даже христиане ввели своего бога в дом, – добавила она, явно имея в виду монастырь в Улторне. – Я не знаю, имеет ли это значение. Внутри, снаружи, под землей, на вершинах деревьев… Я повидала достаточно святых мест, но все они созданы для отправления обрядов, а не для бога.
Кети знала о мире больше, чем кто-нибудь иной при дворе, потому что родилась в торговом городе у Стены, когда воспоминание о легионах было еще свежо. Сирота из Виндоланда, она была поймана и продана в рабство, будучи совсем молодой, и побывала на обеих сторонах Стены благодаря разным владельцам и причудам судьбы. Только ее быстрый ум и несгибаемая воля сохранили ей жизнь, и отовсюду, куда бы она ни попадала, Кети уносила рассказы о странных богах и чужих обрядах, по-прежнему соблюдаемых наследниками легионеров. Но с наибольшим усердием она училась лекарской практике многих стран. Она была уже старухой, хотя, конечно, не такой, как Нонни, когда мой отец купил ее и освободил в обмен на лекарские услуги. Это была во всех отношениях удачная сделка, потому что она пользовала
Кети ухмыльнулась яркой улыбкой, сморщившей ее лицо, явно издеваясь над миром, который столь серьезно воспринимал себя, и сощурила выцветшие глаза, пытаясь лучше разглядеть дуб на хребте.
– Это что, пучок омелы, там, сбоку от кроны дерева?
Между нами шла игра; Кети показывала на предметы, а я говорила ей, что вижу, потому что, уже когда я была маленькой, волосы ее стали седыми и бледными, водянистые глаза были слишком слабы, чтобы отчетливо видеть вдаль. Кети странно выглядела в этой стране буйных цветов и темных, пронзительных глаз; некоторые шепотом говорили, что в ней, должно быть, течет саксонская кровь. Но именно то, что выделяло Кети на фоне других, спасло ее в дни рабства, потому что никто не осмеливался причинить вред существу, носившему столь очевидный божественный отпечаток, из страха, что боги отомстят за ее смерть.
– Омела? – повторила я, уставясь на темное пятно, подвешенное на ветках дерева. – Возможно. Или беличье гнездо. Там что-то есть… может, мы пойдем посмотрим?
– Нет, нет, дитя! Я не хочу нарваться на брань Нонни из-за секундного любопытства. Кроме того, мы можем спросить жреца, когда он в следующий раз будет при дворе. Они всегда знают, где искать священное растение.
Жрецы, подобно другим священнослужителям, в это время отсутствовали, переезжая из одного конца страны в другой по мере надобности. Они воистину принадлежали людям и пользовались полной безопасностью при переездах между королевствами вне зависимости от того, кто с кем воевал. В обществе жрецов я чувствовала себя неспокойно из-за их тайных заклинаний и мрачных заявлений и с гораздо большим удовольствием узнавала о богах от Кети.
Итак, мы ехали, оживленно беседуя, и я даже не заметила, когда родители вновь присоединились к нам, пока мать не остановила Быстроногую рядом со мной.
– Как чувствует себя моя девочка? – спросила она, сбрасывая капюшон и одновременно кивая Кети. – Ты не устала от целого дня езды верхом?
Я отчаянно затрясла головой, вызвав смех Кети.
– Она, конечно же, дочь своей матери, – заявила старуха, – и, очевидно, унаследовала некоторые черты характера из далекого прошлого.
Я поняла, что она имеет в виду нашего предка, который вышел с севера и подавил сопротивление ирландцев на побережье Уэльса. Эдвен иногда пел о нем: «Куннеда гордый, как лев, Куннеда с девятьюстами лошадей…» Я не знала этого предка, как знала его мать, но очень гордилась своим происхождением.
К тому времени когда мы поднялись на вершину последнего хребта, ветер стал пронзительно холодным, и дыхание лошадей вырывалось легкими клубами пара. Огромные облака неслись над лесом, и я радовалась, что мы почти добрались до дома.
Ниже протекала река, и на дальний берег высыпали деревенские жители, приветствуя нас. Когда мы достигли начала брода, возгласы стали громче, и я увидела Лин, дочь сыровара, пробившуюся в передние ряды и исступленно машущую рукой в мою сторону. У меня были друзья по всему Регеду, но никому из них я не была так рада, как Лин, и поэтому радостно помахала ей в ответ и пришпорила бы Либерти, если бы не резкие слова Кети.
– Разрешение на въезд в первую очередь следует спрашивать у короля и его жены, и ты не обгонишь их просто из-за приподнятого настроения.
Поэтому я натянула поводья и заняла свое место в ряду в соответствии с правилами приличия, следуя за родителями через брод и вверх по холму. Яркие флаги полоскались на фоне темнеющего неба в такт марширующим вместе с нами арфистам, дудочникам и местным музыкантам, поддерживающим ритм своей музыкой и дополняя атмосферу праздника. Люди стояли по обе стороны дороги, размахивая руками и улыбаясь, и я широко ухмыльнулась Лин, когда проезжала мимо нее. Люди находили среди прибывших своих родственников и друзей и тоже вливались в наши ряды, и вскоре все население провожало нас до зимнего дома.