Гвозди
Шрифт:
Где нас осмеют и зароют,
В рутину отнятых дней,
Где сложены мерзкой горою,
Убитые надежды людей,
Где юношей взоры самые светлые,
Казнили цинизмом будничных дел,
И девушек чувства заветные,
Давили похотью тел,
И ворвавшись в это безумие,
Нестерпимым криком горло порвав,
И сказав во всеуслышание:
«Мир ошибался! Мир был не прав!»
И тут же за это распяли нас,
Руганью грубой и злобными взглядами,
Страшась нас словно смертельной заразы,
Именуя
И бросили нас под промозглый дождь,
Без сил подыхать на улице.
И юность свою продавая за грош,
Под солнцем, палящим щуриться.
Бесцельно бродить по обрывкам дорог,
И в ночной лихорадке кашлять,
Зная, что не пустят нас на порог,
Когда утро беспечно запляшет,
А потом на постелях, застеленных болью,
Где нет ни последних, ни первых,
Умирать от любви и заботы,
Что пульсирует в наших нервах.
И тут же быть забытыми, выгнанными,
Уступив это место другим.
Спотыкаясь о сердечные выбоины,
Оставаясь навеки одним.
И пытаться забыть все что видели.
Попытаться забыть все что знали.
Забыть, как сердце горячее вынули.
Забыть, как его растоптали.
Забыть задворки городских университетов.
И забыть казармы душные.
Забыть поезда без билетов.
И кухни до одури скучные.
Забыть кровати провизорного,
Где воздух прогнил удушливый.
Забыть улицы городка крошечного.
Забыть взгляд равнодушный.
Забыть все эти места.
Раз и навсегда их забыть.
Навсегда забыть, что однажды,
Мы захотели жить.
Завтра
Завтра будет обычный день.
Люди встанут, пойдут на работу.
Встань и ты, и пальто как обычно надень.
Отгоняя сон сквозь зевоту
Затем вниз, за ступенью ступень.
Рутина и быт, как смерть неизбежны.
Завтра будет обычный день.
День без рук нежных
Усталость
Три дня не выходил из дома –
Закрылись, с женой и пили чай.
Не отвечал на звонки знакомых,
Наплевал на плывущий по городу май.
Я просыпался утром лениво,
Не сдирая шторы с окон,
Готовил завтрак любимый
И шел курить на балкон.
До ночи лежали в постели.
И так трое суток к ряду.
Пока улицы шумно галдели,
Облачаясь весенним нарядом.
И все что снаружи серым казалось.
Я лежал – ванну налив до краев.
И так и не понял – это усталость,
Или годы берут свое.
Город в котором…
Я застрял в городе невероятных высоток,
грязных ночлежек и слишком
В городе, совершенно пустых сердец,
И слишком полных тротуаров.
В котором я,
Непростительно бледен и сер.
В котором, мне нет места
Среди важных до ужаса дел.
Слова здесь искусственны,
Как полиэтилен.
От дождя спасет,
снующий метрополитен
Спустился. Толпа давит.
Давит толпа. Толпа чертовски давит.
Безразличие тысячи глаз ранит.
И так метаться. От станции к станции.
Но мне это даже нравится.
Потом, в безудержность, миллиона истоптанных улиц.
К миллионам истоптанных лиц.
Которые слишком устали топтать миллионы
Истоптанных улиц и лиц.
И прячутся под сотней замков, от тысяч
Воров и убийц.
О которых, говорят в новостях обыденно,
Но никто их в общем-то и не видел.
Зато видели, как в переходе пинали,
Упавшего на землю осетина.
Увидели и прошли мимо
Ведь этого требует город, в котором я застрял.
Сойдя на людный вокзал.
Город, от которого веет депрессией
И желанием броситься на холодные рельсы.
И умереть пред величием дворцов и сказочных парков.
Растянутых словно на сотни акров.
Самой бесценной земли,
На которой поселят тех, кто навечно осел на мели.
И в этом, слишком большом городе,
Мне слишком не хватало места.
Я чувствовал себя неуместным.
Слишком большим для этих людей,
Слишком маленьким для этих домов.
И слишком расслабленно мыслящим,
Для этих напряженных умов.
Хотя… Особой разницы нет.
Столица – провинция. Все равно.
Везде люди хотят ухватить побольше,
Но чтобы с ними делились поровну.
Конечно, костюмы другие, другие кумиры
И все немного иначе.
Но слова, значат все тоже самое,
Если они вообще что-то значат.
Все тоже самое… Но ставки выше.
Богаче богатые. Беднее нищие.
Хотя им обоим кажется, что он не последний в ряду.
И встречая друг друга, они говорят:
«Я точно таким не буду»
В этом городе люди слишком важные,