Гюро переезжает
Шрифт:
Маусу, как главному меломану в компании, много раз дарили будильники с бодрой музыкой. Поменять её было нереально, как он ни старался. Так что оставалось только недоумевать, почему в эти будильники вшивают исключительно дерьмо вроде поп-панка из нулевых.
Будильников этих – в большей своей массе почему-то ярко-розового цвета – у него валялась целая куча. Раньше было ещё больше, но где-то половину он оставил аккуратной пирамидкой около двери соседки, когда ещё жил с родителями.
Выставил максимальную громкость, время –
Правда, портить уже было особо нечего. И было весело. Но будильники жалко: соседка их разбила вдребезги и вышвырнула на помойку.
Маус вспомнил обо всём этом, как обычно, стоя без трусов над шипящей ванной. Вспомнил, наверное, по той причине, что уже давно вообще не занимался механическим пробуждением самого себя.
Ему просто хотелось проснуться утром. Этого уже было достаточно. А когда нырял в ванной, хотелось вынырнуть. Тоже важно. И хорошо.
Это утро было с чем сравнить. С каждым новым утром в больнице, например. Или в углу квартиры родителей. И там, и там ему хотелось спрятаться за холодильник или капельницу, но не проснуться.
Хорошо!
Лёгкие щекотало уважение к себе. Хотелось от этой щекотки сделать что-то глупое, и он, внутренне хохоча, взял на кончик языка немного шампуня.
Невкусно. Шумно прополоскал рот, вытащил пробку в ванной, чтобы слить воду, и двинул на кухню в одном полотенце.
На полпути осознал, что полотенце его раздражает и завтракать в нём он не будет. Двинул обратно переодеваться.
Так, вот теперь точно – свежие макароны с сыром и кетчупом. И кофе.
А вечером можно будет ещё раз достать подарочный «Чивас», налить на дно стакана и проводить солнце.
Он двигал челюстями, вилкой разрывая длиннющие канаты из расплавившегося сыра, и думал, почему так много мыслей у него уходит на еду.
Раньше он вообще на неё внимания не обращал. Врубал что-нибудь на ютубе, поглощал и продолжал жить.
Да и вообще все нормальные люди так сейчас делают.
Возможно, это ещё один способ убедиться в полезности собственной жизни. Ты готовишь еду и думаешь, сколько добавить соли. Ты потребляешь еду. Ты моешь посуду. Ты выполняешь действия. А значит, ты – человек.
Чтобы быть человеком – достаточно чётко понимать весь процесс засыпания соли в кастрюлю с лапшой. Остальное – следствие глобализации. Так, получается.
Домыслил Маус уже на балконе – неторопливо раскурив одну сигарету в кресле.
Перед гаражами, заполонившими оконный пейзаж, копались в искалеченной «шестёрке» знакомые ребята. Те самые, с детской площадки. Попутно слушали что-то ритмичное и остывали с помощью пива из ларька рядом.
Маус ухмыльнулся и, глубоко затягиваясь, вытащил телефон. Набрал номер, который ему дали перед тем, как запихнуть в квартиру.
Одна из девушек внизу, визгливо возмущаясь,
Как же давно он никому не звонил. Писал, отсылал мемы, но не звонил.
– Это Маус. Вы мне как-то помогли на двенадцатый этаж забраться. Я вас вижу.
– А мы вас нет! Вы на балконе?
– Ага. Покурить выхожу в это время. Придёте в гости?
– Давайте. Во второй половине дня?
– Да, часа в четыре.
– Что-нибудь взять? Может, парить будете?
– Никогда не пробовал. Лучше просто пива на всех.
– Хорошо, Маус. Попарить мы всё-таки принесём, вам понравится.
– Хорошо. А почему обращаетесь на «вы»? Из-за ноги, что ли?
– А вы меня ещё раз поцелуете? – девушка не ответила на его вопрос.
– Ну…
На фоне разговора в трубке послышался смех, чей-то голос, а затем гудки – звук отбоя.
Маус улыбнулся и пошёл одеваться. Решил всё-таки навестить соседей снизу, из интереса.
На подъездной лестнице, упёршись руками в исписанную телефонными номерами и ругательствами бетонную плиту, Маус снова закурил.
Сигареты и еда – вот две основы существования человека.
Сигареты двойственны по своей природе, ибо могут запустить необратимый процесс убиения. Что даже забавно в некотором роде.
Но при этом именно они помогают людям держаться за скользкий и холодный мир вокруг. Прочнее врастать и давать какие-нибудь плоды.
Какие плоды давал бы Маус?
Он улыбался губами, сжимающими фильтр, и смотрел на клочья, плывущие по раскалённому небу над серыми домами и ковылём, которым был покрыт двор. Ковыль этот мог больно царапать щиколотки. А облака, наверное, были очень мягкими.
Если бы Маус давал плоды, на нём росли бы облака, пожалуй. Апельсинового, вечернего цвета. Давать что-то более реальное, но менее лиричное он вряд ли способен.
Марии наверняка бы понравились облака.
Он хотел было потушить сигарету о пепельницу, но понял, что пепельницы нет. Спёрли.
Чертыхнулся, аккуратно засунул окурок обратно в пачку и мерно застучал вниз.
Копия его лестничной площадки. Даже сломаны те же самые почтовые ящики. Маус поверил на секунду, что на одном из мятых конвертов, в которых по утрам мужчина в комбинезоне разносит скуку, он увидит собственное имя. Потом его аккуратно отодвинет плечом трёхногий Маус и отстучит разными кроссовками обратно, в тёмную дыру квартиры.
Передёрнуло. Он заколотил в дверь, чтобы скорее задуматься о чём-то другом.
Дверь открыл лысеющий юноша с хилыми бакенбардами и в розовой рубашке. Он испуганно посмотрел на Мауса, затем оглядел пространство вокруг себя – собранную по каталогу прихожую, которую заполняли три шкафа-купе и огромное количество коробок из-под обуви – дорогой, но максимально незаметной, и сказал:
Конец ознакомительного фрагмента.