Гюро переезжает
Шрифт:
Бледное лицо и тонкие губы. На лбу остался небольшой след от муки.
– Давайте без вступительных речей. В чём нуждаетесь, что продаёте? Или, может, на гармошке будете играть песни про Афган? – спросила женщина.
– Я… в соседней квартире живу. Мы на лестнице виделись.
– Мне показалось, что именно на лестнице вы и живёте. Ну что же, я очень рада, что у вас всё-таки есть квартира. Этаж вы себе под стать выбрали.
– Хм.
– Вы не ответили на вопрос. Ни на один.
– Да я в гости…
– Слушайте, не заставляйте меня нервничать.
– Просто мы никогда плотно не пересекались, вот я и подумал, что стоит, наверное, чаю вместе выпить.
– Я всё сказала.
– Я шоколадку принёс! Для Лины. Мы с ней болтали вчера. А если она захочет, я ей Вуйчича принесу, у меня все его книги есть.
– При чём тут Вуйчич?
– Он крутой, – пожал плечами Маус.
– Мне плевать… Заходите. Только недолго, я готовлю пюре для Лины.
Он перешагнул порог, с громыханием опустился на тумбочку и сдёрнул пыльный кроссовок.
– Вам помочь?
– Да я уж привык, спасибо большое.
И правда. Разного рода незнакомцы часто даже не подозревали, с каким гением эквилибристики имели дело. И уж тем более не имели понятия о том количестве абсолютно безумных ситуаций, в которые он попадал в гордой позе горной ласточки и с оттопыренной задницей.
Мауса окружала просто очередная тесная прихожая, заваленная жизнью. «От той помойки во дворе наши квартиры ведь мало что отличает», – задумался он внезапно, но отложил эту мысль до следующей сигареты.
Маус хотел бы понимать человека по тому, какой именно хлам этот человек вываливает. Но не умел.
Он решил не мешать маме Лины на кухне, а помогать его не позвали. Поэтому аккуратно прошёлся по двум закатанным в пастель комнатам.
В комнате Лины стояла милая детская кроватка, какие каждое утро под окнами Мауса покупали онемевшие от счастья отцы с дёргающимися глазами, когда тот был совсем пацаном. И ещё голубые или розовые коляски.
Сама девочка сидела на зелёном коврике с динозаврами и лечила зайцу большое пушистое ухо. Маус притулился рядом, помог как умел, попросил зайца надевать шапочку, прежде чем идти гулять.
– Хочешь почитать Ника Вуйчича? – смеясь, спрашивал Маус.
– Нет. Я мультики буду смотреть.
– А когда подрастёшь?
– А я тогда у мамы спрошу. Ты когда будешь с ногой, дядя?
– Не знаю, милая. Правда не знаю.
На подоконнике сушились детские ботиночки. Ношеные, не как у Хемингуэя. Но Маус всё же поискал глазами ружьё, когда женщина позвала его на кухню. Оно было на месте, в комнате. Торчало из приоткрытого сейфа, нелепо вставленного между тяжёлой советской шторой и кроватью. Чистой, не отлёжанной чьими-то тяжёлыми чреслами, белым пятном бьющей Мауса в глаз, кроватью.
– Она не капризничала? – спросила женщина.
– Она замечательная.
– Вы какой чай будете… Простите, не помню имя доброго соседа, жрущего за мой счёт.
– Маус. Подлый объедала Маус. Чай буду зелёный, некрепкий и с двумя ложками сахара. А вы?
– Я буду коньяк.
Она сердито насадила дохлую дольку лимона на край стакана и пила маленькими глотками. Некоторое время они пытались зацепить какую-нибудь отвлечённую тему, потом Маус смотрел, как женщина, ища пальцами одной руки потерянную мелочёвку в карманах, выключает другой рукой верещащий чайник.
И только потом понял, что все его мысли старательно, изо всех сил глушат.
Телевизор визуально казался в разы больше, чем был на самом деле. Тяжело опёршись на холодильник, он транслировал какой-то российский музыкальный канал.
– От чего вы пытаетесь меня отвлечь? – Маус ткнул в телевизор указательным пальцем.
– От тупых вопросов? – спросила женщина.
– Тогда не получится.
Женщина вытащила сигарету и подлила ещё чаю. Маус засуетился, вынимая из кармана шорт зажигалку, но её взгляд положил его руку обратно на стол, к чашке с зелёным слоником.
Он несколько раз вздохнул и всё же вытащил зажигалку. Закурил.
– А чья кровать в той комнате?
– Действительно, без вопросов не получится. Вам правда это интересно?
– Да.
– Вы отвратительный.
– С чего вдруг?
– Очень просто: для меня всё ненормальное – отвратительно. А нормальные соседи домогаются, визжат или вызывают полицию. В крайнем случае они призывают вступить в сообщество очередных идолопоклонников. А вы! Пьёте чай и, видите ли, интересуетесь, чем я, нахрен, живу. Ну не дерьмо ли чистой воды?
– Для визгов у меня голос неподходящий. В Бога я не верю, в полицию тоже, а чтобы домогаться, нужно прочно стоять… – Маус сделал грозную паузу. – На ногах.
– Мне вас вовсе не жаль, кстати говоря.
– Мне себя тоже… – задумался на полуфразе Маус и покрепче затянулся. Какую-то мысль хотел для этой сигареты оставить. Какую?
Значит, вечером придётся обязательно вспомнить.
– Это кровать такого же отвратительного человека, как вы… Маус.
– Мне… нужно вам соболезновать?
– Соболезнуйте ему. И всем тем необычным, артистичным, творческим и романтичным, что вились вокруг него.
Он хотел сказать что-то деловое и саркастичное, в стиле допросов в «Твин Пиксе», но она продолжила сама, некоторые слова жуя зубами, сжимавшими сигаретный фильтр.
– Вы меня не поймёте. Он студент, и я студент: вместе мы – почти здоровая ячейка общества. Он рисует, я готовлю тирамису на остатки зарплаты. В квартире воняет пастелью, – рассказывала женщина. – Потом родилась Лина… Вы знаете, в честь кого названа моя дочь? В честь Дэвида Линча. Он прокрался в паспортный отдел и всё изменил, сука… На нём ещё была рубашка, как у этих усатых художников в детских книжках. Которые я одна покупала для дочери вместе с питанием, лекарствами и этой чёртовой ванночкой, которая свалилась с девятого этажа. А он рисовал. Проводил время. Вдохновлялся дочерью. В общем… он ушёл сам. Я только дала понять, что ему здесь не место.