H2o
Шрифт:
А может, он все-таки… Его письмо сразу показалось нам какой-то странной хохмой, издевательством, очевидной бессмыслицей. Мы отменили, отодвинули в сторону это впечатление, зная за собой способность воспринимать любое электронное послание в ироническом тоне, по крайней мере на первый взгляд. Но если так, то зачем? Заманить сюда?.. для какой цели?!
Ему — незачем.
Вокруг стояла гулкая тишина, безупречная, какая бывает только в пустом доме. Или в пустом доме с грамотной засадой. За любой из трех закрытых дверей.
А если он вообще не писал это письмо? При должном уровне информированности ничего не стоит завести почти такой же адрес, с разницей на какую-нибудь похожую букву — элементарный сетевой трюк. Плюс экзотическое содержание письма, сбивающее с толку, напрочь отключающее логику. И нечего сдерживать нервозный смешок, убеждая себя, будто подобное невозможно. Мы-то прекрасно знаем, что возможно все.
Звук. То ли шорох, то ли скрип. Слишком негромкий, чтобы определить направление. Стоим на месте. Слушаем.
Она медленно, стараясь не производить лишнего шума, отворила дверь напротив. Его кабинет. Диван у стены и широкоэкранный монитор возле окна с видом на море. Не хуже, чем из нашей спальни. Но и не лучше: здесь, в этой стылой и серой стране все вот так, посередине, сбалансировано и развешено оптимальными порциями согласно рангам и должностям. Ему, наверное, нравится, раз он купил этот дом и поставил именно тут, у окна, свою рабочую машину. А ведь прежний Женька ни за что, никогда и ни в чем не соглашался на порцию, долю, половину…
Черт, мы же давали себе слово. Никакой инспекции, никакой ностальгии. И вообще, его зовут Олег. Пора бы запомнить.
Кабинет был обставлен настолько минималистски, что никакой человек, будь он трижды профессионалом, не сумел бы затаиться здесь, — это Анна поняла сразу же, как только вошла. Ни портьер, ни платяного шкафа, ни более-менее габаритной мебели, даже диван представлял собой плоское лежбище без валиков, спинки и ножек. Правда, есть еще кухня и ванная, не говоря уже про обширный первый этаж. Ну и как мы поступим? Исследуем все эти помещения на предмет засады — или попытаемся отступить неожиданно и стремительно, тем же кратчайшим путем напрямик через коридор до входной двери?
Снова звук. Сначала шуршание, отчетливое и даже вызывающее. А потом…
Да. Птичий щебет.
Она вышла в коридор. Потопталась на месте, несколько раз неуверенно поворачиваясь в разные стороны, наугад нащупывая направление, словно в детской игре «холодно — горячо». Они действительно были где-то здесь, как ни удивительно, как ни алогично, — они щебетали звонко и требовательно, и совсем рядом, близко, почти над головой…
Вскинула голову, посмотрела вверх. Ну наконец-то мы догадались.
«Привет. Тут такое дело: мне нужно срочно уехать, а у меня в доме вылупились птенцы. Было бы очень здорово, если б ты смогла их забрать и кормить первое время. Я оставлю ключи за порогом. Спасибо. Олег».
Только сумасшедшая могла поверить такому вот письму, безоговорочно принять его как руководство к действию.
Потому-то он и написал не кому-нибудь, а нам.
Они орали в две ромбовидные глотки, едва не вываливаясь из гнездышка на крыше сувенирного соломенного домика под самым потолком. Анна сбегала в кабинет за табуретом, дотянулась, вынула по одному и пересадила в корзинку. Птенцы были горячие и шершавые, они сопротивлялись, хлопая недоразвитыми крылышками и сначала цепляясь за гнездо, а потом царапая ладонь острыми коготками. Затем она прошла на кухню, набрала воды и напоила обоих, с трудом выдергивая пипетку из голодных клювов. Теперь сварим яйцо и для начала скормим птеродактилям желток, а уже по дороге домой заедем в город и озаботимся более подходящим птичьим кормом. Кормить их надо постоянно, как минимум каждый час-полтора.
Она знала. Еще в офисе разыскала в сети всю нужную информацию.
И заранее купила корзинку, пипетку и пинцет.
Чужую машину во дворе Анна увидела поздно, когда уже въехала и припарковалась сама. Длинный черный автомобиль хищных линий, никогда мы его раньше не видели, никто из партнеров или заказчиков Олафа не подруливал ни на чем подобном. В машине кто-то был, чужое присутствие ощущалось сквозь затемненные стекла, и вообще в ней чувствовалась угроза, расплывчатая, но готовая вот-вот выкристаллизоваться в конкретную геометрическую форму. Посмотрим. Подождем.
Птенцы в корзинке спали, втянув в полуголые тельца взъерошенные головы, куда-то спрятав длинные шеи и прикрыв сизыми веками выпуклые глаза. Интересно, что из них вырастут за птицы. Подняла корзинку медленным плавным движением, стараясь не покачнуть, не разбудить. Выбралась из машины и пошла в дом.
Голоса доносились с веранды сначала общим фоном, но уже нервным, прерывистым, потом разделились на две звуковые дорожки: Олаф и тот, другой. Значит, он все-таки приехал к мужу. Если бы к нам, если б Олаф просто развлекал его светской беседой до нашего возвращения, взаимодействие двух дорожек было бы совсем другим. Нейтральным. Без отчетливой, нарастающей с каждой их секундой и с каждым нашим шагом конфронтацией. Уже можно было различить отдельные слова: Олаф говорил не на родном языке, что само по себе ослабляло, делало его платформу более тонкой и шаткой, — а тот, другой, наступал уверенно, не сомневаясь в скорой победе… он всегда так умел.
Она узнала его до того, как открыла дверь. Только не поверила себе, пока не увидела. А увидела не сразу, лишь после того, как отодвинулась в сторону мужняя спина, в первые мгновения, как всегда, закрывшая обзор. Мы с мужем, если кто не в курсе, любим друг друга. Мы никак не можем, встретившись после микроскопической разлуки, не броситься друг другу в объятия. Особенно ощущая затылком длинный чужой взгляд — перед собственным, быстрым и прицельным, как снайперский выстрел через плечо.
Улыбнулась:
— Здравствуйте.
— Добрый день. Рад знакомству, госпожа Свенсен.
Анна поставила на столик корзинку с птенцами, слегка встряхнув ее невидимым резким движением. И они выстрелили, как два пружинных птеродактиля из коробочки, заорали, разинув рты, замыкая на себе дугу всеобщего внимания. Мизерная фора, но нам должно ее хватить.
Виктор. Здесь и сейчас. Таких совпадений не бывает, их не бывает вообще, совпадений, есть только цепи с причудливым, но геометрически правильным плетением звеньев. Люди из прошлого и настоящего, близкие и чужие, ненавидимые и любимые в какой-то момент сплетаются в цепь, и в ней не отыскать ни концов, ни зазоров. Цепь захлестывается петлей — и всё. А ведь мы когда-то верили в свободу.