H2o
Шрифт:
На набережной стоял грузовик-внедорожник с яркой эмблемой известной строительной фирмы, монополиста по региону. Деловитые оранжевые фигурки, похожие издали на тропических муравьев, сновали туда-сюда, сгружая в кузов объемистые пластиковые мешки. Анна отошла на несколько шагов в сторону, отвела сосновую лапу, открывая обзор на то место, где раньше была наша знаменитая веранда, а несколько часов назад громоздились обломки и горы битого стекла. Здесь тоже возились муравьи, сгребая строительный мусор, осматривая остовы несущих конструкций и производя другую, не идентифицируемую издали деятельность.
Интересно. Мы их не заказывали.
Она вернулась в машину, резко тронулась с места и подъехала к дому с демонстративной лихостью, затормозила на развороте с визгом, взметнув облако поземки из-под колес. Не открывая дверцы, опустила стекло и выглянула, положив на его ребро хозяйскую властную руку.
Рабочие продолжали заниматься своим делом, никак не реагируя на ее эффектное, даже чересчур, появление. Один прошел совсем близко, толкая перед собой трехколесную тележку; встретившись с Анной глазами, кивнул, только и всего.
Может быть, Олаф уже пришел в себя и первым делом прямо из больницы заказал по телефону ремонтную бригаду? Похоже на него, на нашего любимого, основательного и хозяйственного мужа. Но его лечащий врач говорила, что после обезболивающих инъекций он будет спать до завтрашнего утра. На всякий случай Анна набрала номер дежурного поста: медсестра нежным голосом отрапортовала, что господин Свенсен из вип-палаты в данный момент спит, состояние его стабильное, средней тяжести. Средней, допустим… Ему изрезало осколками все лицо, наложили восемнадцать швов — ультракосметических, клялся хирург. Впрочем, шрамы украшают мужчину, а тем более такого ультрамужественного викинга, как наш Олаф. Прикусила губу; циничны мы, однако. И вообще, пора идти домой, кормить птенцов.
Если это по-прежнему наш дом. Передернув плечами, вылезла из машины.
Рабочие здоровались мельком, не особенно отвлекаясь. В самом деле, не подходить же к ним самой, не озадачивать же странноватым для хозяйки вопросом: кто, собственно, им платит. Может, они из какой-нибудь муниципальной службы или, скажем, от Министерства по чрезвычайным ситуациям? На оранжевых комбинезонах не было никакой символики, кроме коммерческого логотипа. Недешевой, насколько мы знаем, конторы. Откуда?..
И вдруг остановилась у бывшего крыльца.
Виктор. Ну разумеется. Больше просто некому.
Нет, бессмыслица. Анна двинулась дальше, обходя кирпичное крошево, куски стекла и штукатурки, — полный идиотизм. С чего это вдруг? Да, у Виктора какой-то общий бизнес с Олафом, однако явно в стадии конфликта. У него масса других дел там, на общей нашей родине, он намеревался сразу же после переговоров вылететь обратно и, без сомнения, так и сделал, несмотря на местный, вряд ли важный для него форс-мажор. Он исчез из нашего поля зрения сразу же, как только это случилось, мы даже не заметили, когда именно, — что само по себе доказывает, мягко говоря, равнодушие к нашим проблемам и трагедиям. Как же, ведь у него до сих пор есть самое главное: его свобода. В кавычках, но по-прежнему ярко-салатового цвета.
Виктору абсолютно незачем ни с того ни с сего организовывать ремонт в доме конфликтного партнера и бывшей… союзницы, подруги? Никогда мы с ним не были ни союзниками, ни друзьями, разве что в самом начале, в щенячье-наивный период нашей свободы, тьфу. Да нет, даже тогда. Потому что никакая эйфория весеннего цвета не мешала кое-что видеть и многое понимать. И он, со своей стороны, понимал тоже. Нас с ним не связывает ничего. Ничего хорошего, мы хотели сказать.
Он мог так поступить только в одном случае. Если точно знал, что это было. Если сам был каким-то образом причастен к случившемуся… стихийному бедствию? Не смешите моих птенцов. И еще — если это зачем-то нужно ему самому. Что ж, посмотрим. Как оно замкнется, последнее, решающее звено цепи.
Дверной проем, ведущий с веранды в дом, уцелел, только сама дверь повисла на покореженных петлях. На некрашеных досках коридора четко виднелась граница захлеста волны, похожая на извилистую береговую линию с полуостровом и архипелагом. Дальше начинался собственно дом. По недоразумению не взятая пока крепость.
Анна прошла на кухню, поставила корзинку с птенцами на стол. Надо придумать, где их держать. До возвращения Олега… хотя вряд ли он захочет забирать их обратно. Можно себе представить, каково ему было впервые услышать из-под потолка их голодный щебет.
Птенцы. Из сувенирных, заведомо мертвых и ни разу не насиженных яиц. Вылупились, потому что весна. Пускай она ни капли не похожа на весну. Пускай все вокруг вопиюще не так, как должно быть, как было всегда, как хотелось бы, как устоялось. Или наоборот — именно поэтому.
Так или иначе, их пора кормить.
Разложив баночки и приборы, сдернув с корзинки платок, она отвлеклась на звонок мобилки. И замерла над двумя орущими ртами.
— Нам надо встретиться, — сказал мягкий мужской голос. — В понедельник, как обычно, в «Колесе».
Только что нам казалось, будто мы знаем, предвидим, где оно замкнется, последнее звено цепи. С ума сойти, насколько мы ошибались.
Оно уже замкнулось.
(за скобками)
Подошла официантка с меню.
— Что вы будете, Таня? — спросил Владислав.
— Ничего, — бросила она.
— Ну хоть кофе-то выпьете. Пожалуйста, два эспрессо.
Барышня записала заказ и удалилась, вертя задницей в клетчатой плиссированной юбочке. Ресторанчик был выдержан в шотландском стиле, заведение с претензией, никак не для студентов. Поднывала волынка, действуя на нервы. Татьяна подперла кулаком подбородок, потрогала край косы:
— Я хочу, чтобы вы понимали, Владислав, — сказала она. — Не стройте иллюзий на мой счет. Я согласилась с вами встретиться только потому…
— Что вам нужны доказательства, — с готовностью продолжил он. — Сейчас. Доказательства у меня есть.
Расщелкнул кейс и поставил на столик серебристый ноутбук размером и вправду с записную книжку. Круто, оценила Татьяна. Неужели их специально снабжают такой вот игрушечной техникой, чтобы легче было вербовать стукачей? Или все-таки купил на свои, несколько месяцев подряд откладывая с зарплаты?.. так тоже ведь неплохо.
— Если вы не возражаете, я пересяду поближе, — сказал службист.
И пересел — прежде, чем она успела возразить — совсем рядом, вплотную, откинув с дощатой скамьи край клетчатого пледа. Развернул ноутбук; монитор был сплошь усеян микроскопическими превьюшками фотографий. Ну-ну. Будет забавно, если он собирается продемонстрировать профессиональному дизайнеру возможности фотошопа.
— Значит, смотрите, — он увеличил первый снимок. — Узнаете кого-нибудь?
Виктора она, разумеется, узнала сразу. Смешного, перекошенного на краю кадра, с открытым в разговоре ртом и красными глазами. Н-да, какой уж тут фотошоп.
Дядьки, сидящие за столом, были незнакомые. Все до единого.
Пожала плечами.
— Вот это, — службист навел курсор, — Дмитрий Александрович Розовский. Вы можете не знать его в лицо, но имя-то должны были слышать.
Татьяна кивнула.
— Политтехнолог-привидение, — усмехнулся Владислав. — Все о нем говорят, но мало кто видел. Профессионал, не провалил ни одной предвыборной кампании, хотя сам предпочитает в прессе не светиться. Вам повезло, можно сказать. Поехали дальше.
Пошевелил пальцем, меняя кадр. Теперь Виктора вовсе не было видно, только раскрытая ладонь высовывалась из-за края дилетантской фотографии, зато дядьки развернулись анфас. Курсор пополз по одинаково плоским, как тарелки, зеленоватым лицам:
— Ефим Повзнер, из десятки самых богатых людей страны. Лев Анциферов, контролирует практически весь объем внутренних поставок нефти. А вот это, с краю — сам Анатолий Глебчук. Не знаете? Поймите, Таня, фигурам такого ранга не нужна публичность. Однако настоящая власть принадлежит именно им.
Он снова сменил кадр, и на фото опять появился Виктор. Размахивающий руками. Растерянный.
— Что он там делает? — коротко спросила она.
— Отчитывается, — усмехнулся службист. — О проделанной работе. Об истраченных финансах. О вашей свободе.
— Ну и как?
Официантка принесла кофе. Татьяна с самого начала твердо решила к нему не притрагиваться, тем более что редкая гадость это эспрессо. Забыла, отпила сразу полчашки.
— Вы сами знаете, как, — Владислав закрыл свою игрушечную машинку. — Одобрили, увеличили финансирование. Проект «Наша свобода» выведен на новый уровень. Политический, — он тоже отпил кофе, причмокнув с явным удовольствием. — Но это еще не все.
Волынщики смолкли, после маленькой паузы зазвучало что-то струнное и чистым высоким голосом вступила певица с грустной и прекрасной балладой. Захотелось послушать. Слушать, молчать и забыть, сколько на свете подлецов. Обаятельных и красноречивых, которые самим своим существованием способны разменять, измельчить и распылить в пепел даже такую абсолютную ценность, как свобода. А ведь сколько по-настоящему хороших, честных, чистых ребят верят ему безоговорочно, как старшему, как лидеру… Тьфу.
И Женька.
Службист молчал. Ждал вопроса. Не дождется; Татьяна залпом допила кофе. Скривилась от горечи.
— Вот вы как думаете, Таня, — он все-таки сдался первым, и она удовлетворенно усмехнулась, — зачем оно им нужно? Глебчуку, Повзнеру, Анциферову? Зачем им понадобилось вкладывать деньги, нанимать самого Розовского для раскрутки какой-то «Вашей свободы»? Кстати, это же вы раньше разрабатывали весь дизайн, имиджевые материалы, пиар-стратегию… ленточки ваши салатовые?
— Ну Розовскому я, допустим, не конкурент.
Прикусила язык. Вырвалось; опасно и бессмысленно демонстрировать остроумие и сарказм перед службистом. С ними вообще нельзя вступать в какой-либо эмоциональный контакт, об этом Виктор рассказывал новичкам еще тогда, во времена «Пяти шагов к свободе».
Мало ли что он рассказывал. И она, слава богу, не новичок.
— Вы умная девушка, — сказал Владислав. — Скажите сами: для чего вы им нужны?
Пожала плечами:
— Для каких-то своих целей.
— Правильно, — он улыбнулся. — Может, заказать что-нибудь посерьезнее? Вы уже обедали?
— Пообедаю, — сухо бросила Татьяна. — Но не здесь. Если вы хотите сказать мне что-то еще, говорите. Если нет, я пойду. Спасибо за кофе.
И надо было встать синхронно с последними словами, с финальным аккордом дозвеневшей баллады. Протормозила, осталась на месте. Как будто ждала неизвестно чего.
— Я скажу вам, — медленно произнес Владислав. — Назревает большой передел. Сфер влияния, ресурсов, власти. По всей стране, а возможно, и гораздо шире. И нужен толчок. Дестабилизирующий фактор, с которого начнутся кризис и хаос, необходимые для беспрепятственного дележа. Боюсь, на эту роль назначены вы с вашей зеленой свободой…
В его кармане зазвонил мобильный. Службист ответил, несколько раз повторил «да». Отключился и посмотрел на нее в упор:
— Извините, Таня. Я должен идти, было очень приятно с вами пообщаться. Расплатитесь, пожалуйста, за кофе. Если вдруг понадоблюсь, звоните.
Забрал со стола ноутбук, поднялся и ушел — раньше, чем она успела попрощаться. Оставив крупную купюру и кремового цвета визитку на столе.
Татьяна подозвала официантку, сунула деньги в папочку со счетом. Уйти, не дожидаясь сдачи, пускай этой псевдошотландской дурочке раз в жизни перепадут приличные чаевые. Повертела визитку в руках. Может быть, по-приколу тоже положить в папку — чтоб знала, кого благодарить?
Усмехнулась и спрятала в сумку.
ГЛАВА II
Смешно — влюбиться после сорока. Ну, допустим, не совсем после сорока, а гораздо, гораздо раньше. Допустим, не совсем влюбиться, а так, позволить себе впустить в жизнь еще один компонент, одинаково несерьезный и важный, поставить светофильтр, который ничего по сути не меняет, но делает ее насыщенной, свежей, яркой. Как никогда.
Просыпаться с ощущением ясности и света: он есть, он здесь. Можно написать ему письмо, а можно поехать по делам в поселок и увидеть издалека. За два месяца без малейших усилий сжечь четыре сантиметра на талии. Чуть ли не каждый вечер бросаться на мужа со страстной смесью иллюзорной вины и благодарности за то, что он рядом, он настоящий, а наша проверенная любовь по всем параметрам выигрывает у той, смешной, придуманной. Но ежедневно ощущать колкую дрожь, открывая электронный ящик. Чувствовать себя счастливой, сочинив еще один предлог приблизиться, протянуть еще одну ниточку, реальную разве что в нашем воображении. Готовиться к встрече в реале, как к первому балу в шестнадцать лет. И с радостным удивлением осознавать: все хорошо, все именно так, как и должно быть, легко и весело, без напряжения и барьера, одна волна, взаимопонимание с полуслова. Потому что — любовь. Избавленная от обязательств и жертв, страстей и страданий, щедро сдобренная пьянящей, давно позабытой свободой.