Хабаров. Амурский землепроходец
Шрифт:
— Ваше сообщение для меня очень существенное. Я всё это должен непременно записать.
Сделав записи, Юрий Крижанич продолжал свои расспросы. На все вопросы Хабаров пытался давать подробные ответы, кроме, пожалуй, верований, поскольку имел о них представление смутное. Ему бросилось в глаза только почитание медведя у гиляков, устраивавших «медвежий праздник», для которого пойманного медвежонка выращивали в клетке, и когда он становился взрослым, его забивали под возгласы и пляски.
— Хотелось бы мне услышать о других народах, что живут в Восточной Сибири.
— Их много, обо всех я не смогу рассказать.
— Тогда расскажи о тех, с которыми общался.
— Пожалуй, лучше других народов я узнал саха, или якутов, а также тунгусов.
— Вот и начни свой рассказ с саха.
— Они живут в просторных бревенчатых избах, какие мы привыкли называть балаганами. У балаганов наклонные стены из брёвен и плах. Щели между ними замазаны глиной или навозом. Пол в таком жилище земляной. В центре балагана очаг, или камелёк, который служит и для приготовления пищи, и для обогрева. Дым от очага стелется по жилищу, подымается вверх к деревянной трубе в потолке. Кровля у балагана плоская и сверху присыпана землёй, она задерживает дождь.
— А что внутри такого балагана?
— Вдоль его стен тянутся нары из жердей, на них укладывают постели. Вещи хранят в сундуках. Иногда в жилище саха можно увидеть стол .
— Перенимают ли они русские обычаи?
— Те, которые роднятся с русскими, кое-что перенимают у них, даже веру нашу.
— И часто такое случается?
— Случается иногда. Многие молодые русские готовы жениться, а русских-то девиц в тех краях нет. Вот приглядывают себе девиц-саха или тунгусок. Правда, тунгусы — кочующий народ и трудно воспринимают наш образ жизни. А вот якутки легче усваивают русские обычаи, готовы принимать нашу веру, потому наши мужики отдают им предпочтение.
— Но ведь саха, как вы говорили, занимаются скотоводством, разведением коров и лошадей, ц чужды земледелия.
— Это так, да и что можно вырастить на земле, не отмерзающей за короткое и холодное лето? Но вот на верхней Лене, где зимы не так суровы, несколько семей саха взялись выращивать рожь и овощи. И делают это успешно. В моей Хабаровке нашлись такие.
— Ладят ли саха с тунгусами?
— На первых порах бывали кровавые столкновения. Потом замирились. Бывали среди них и случаи смешанных браков. Тунгусы искусные охотники. Саха многое переняли от них по части охоты. А живут тунгусы летом в лёгком чуме или юрте из бересты, покрывающей остов из жердей, в зимнее же время бересту заменяют звериными шкурами.
— Из сказанного вами следует, что саха более восприимчивы к русскому влиянию.
— Они готовы вернуться к земледелию там, где это возможно, где есть условия. Говорил ли я вам, что саха владеют гончарным ремеслом, ковкой металла? Тунгусам кузнечное дело пока незнакомо. Они разводят лишь оленей и ездовых собак, а у саха есть и коровы, и лошади. Они, правда, низкорослые и шерстистые, но зело выносливые.
Беседа о Якутском крае затягивалась надолго. Крижанич был дотошен и задавал множество вопросов. На некоторые Хабаров ответить не мог, не хватало знаний или наблюдений. Он смог убедиться, что хорват уже имел беседы с людьми, побывавшими в Восточной Сибири, и многое из того, о чём рассказывал Ерофей Павлович, было для него не ново. Иногда он прерывал Хабарова.
— Так-так. Слыхивал об этом.
— Может, тогда не надо повторять, Юрий?
— Нет-нет, рассказывайте, непременно рассказывайте. Ваш рассказ подтверждает то, что я слышал прежде от других. А подтверждение всегда полезно. Вот вам приходилось ли когда-нибудь слушать олонхо? Мне о них только рассказывали.
Ерофей Павлович сообразил, что речь идёт о якутском сказании, где больше сказочного вымысла, чем исторической правды. Такие сказания исполняются онхосутами, обычно людьми преклонного возраста. Одного такого сказителя Ерофею Павловичу довелось услышать в селении на Лене между Киренгой и Якутском, и Хабаров поделился с Крижаничем своими впечатлениями:
— Олонхосут, которого я однажды слушал в приленском селении, был старым человеком. И свой олонхо он рассказывал нараспев. Я к тому времени уже сносно понимал речь саха и мог даже изъясняться с ними, но язык олонхосута был для меня почти непонятен. Речь его была высокопарна, вычурна, в ней было много неизвестных мне выражений, и она заметно отличалась от обычного разговора.
Крижанич с интересом выслушал Хабарова и попросил подробнее рассказать о якутах.
— Саха, когда мы появились в Восточной Сибири, жили родами и племенами, — ответил Ерофей Павлович, удивляясь про себя настойчивости хорвата. — Обычно такое объединение состояло от нескольких до нескольких десятков небольших поселений. Во главе его стоял племенной вождь. Мы называли их князцами. Князцы и их ближайшие родичи были богаты, владели большими стадами, имелись у них и рабы. Одним из таких богатых князцов был Тыгын. Его власть простиралась на большом участке Ленского побережья. Сначала он проявил неповиновение русским властям и даже отважился на вооружённое сопротивление, но потом вынужден был подчиниться и притихнуть. Столкновения между родами и племенами до нашего прихода происходили часто. Пленных победители обращали в рабство. Рабов заставляли пасти скот, заготовлять дрова, ловить рыбу, выполнять всякие тяжёлые домашние работы.
— По-вашему, приход на Лену русских изменил такое положение?
— Изменил, хотя далеко и не сразу. При власти воеводы прекратились межплеменные столкновения. Да и рабство почти сошло на нет, хотя искоренить его до конца всё-таки не удалось. Скрытое долговое рабство осталось. Обычно про долгового раба не скажут, что он раб, а говорят — это, мол, наш родственник, живёт в нашей семье. Обиженные князцами или богатеями, люди чаще стали искать защиты у русских, у людей воеводы. У них, как они верят, можно было найти больше справедливости, чем у своего князца, который был готов обобрать жалобщика до нитки.
Беседа Ерофея Павловича с Юрием Крижаничем продолжалась до глубоких сумерек. Хорвата интересовало всё: и чем питаются саха, и каковы их семейные устои, и каковы их верования и обряды. Задавал и такие вопросы, которые ставили Хабарова в затруднительное положение. Он не старался фантазировать и чётко говорил: «А этого я не знаю».
Хабаров, закончив свой рассказ, спросил Крижанича:
— Очевидно, вы не одного меня так дотошно расспрашивали?
— Истинно не одного. У меня накопилось много записанных рассказов разных людей.
— Я так и думал. А как вы поступите с вашими записями?
— Я собираю их для книги. Она обещает быть интересной.
— А название уже придумали?
— Пока именую сей труд «Русское государство в половине XVII века».
— По одному названию уж ясно, что охватить вы намерены многое, почитай, необъятное.
— Да, труд сей зело обширный. Пытаюсь я сравнивать жизнь русских с жизнью других народов, пищу об их потребностях и недостатках, о торговле, ремесле, земледелии, добывании металлов. И о том, как строят русские отношения с соседними государствами, и как внутри России жизнь течёт, хочу в своей книге поведать.