Хабаров. Амурский землепроходец
Шрифт:
Проверка и сортировка пушнины заняла около полутора месяцев. Проверяющие были требовательны и придирчивы. Хабаров и Бурцев за это время почти не имели возможности отлучаться из помещения Сибирского приказа. Лишь в воскресные дни оба могли немного побродить по Москве. А однажды Ерофей Павлович побывал у Протопопова, поделился с ним своими наблюдениями, рассказал об обстановке в Сибирском приказе, пожаловался на мелочную придирчивость дьяков.
Несмотря на постоянные придирки со стороны дьяков, существенной оказалась лишь одна: в каком-то из мешков с пушниной нашли несколько подмоченных шкурок. Оба дьяка дали волю недовольству и долго и желчно ворчали. Ерофей Павлович совсем был подавлен, но Порошин неожиданно удивил его.
— Мы сознаем, что дорога из Сибири — это не прогулка по Красной площади. По нашим правилам мы допускаем в большом грузе малую долю повреждённых шкурок. Высушим их и продадим с некоторой скидкой. Хуже, если мешок прогрызут крысы и серьёзно попортят шкурки. А здесь, слава Богу, обошлись без этой напасти.
— А бывает, что крысы портят груз? — поинтересовался Хабаров.
— Бывает.
После того как дьяки завершили свою работу, за осмотр груза принялись купцы. Их работа затягивалась. Они тратили на осмотр пушнины совсем мало времени и рано расходились по каким-то своим делам. Ерофей Павлович порывался поговорить с Капитоном Карповым, державшимся среди купцов с важностью человека наиболее влиятельного и авторитетного, и просить его ускорить осмотр пушнины, но Порошин и Ермолаев, узнав о намерении Хабарова, отговорили его.
— Карпов — человек из государева окружения. В милости у властей. Ты можешь испортить нам всё дело, — сказал старший дьяк.
Ерофей Павлович и Бурцев вздохнули с тоской и были вынуждены впредь мириться с медлительностью купцов.
Наконец соболиные шкурки, предназначенные для царской семьи, были переданы по назначению. Они понравились царю, царице и другим членам его семьи. Стрешнев был обласкан Алексеем Михайловичем, и Родион Матвеевич не замедлил среагировать на царскую милость. Он пригласил к себе Хабарова и Бурцева, вышел им навстречу из-за стола, пожал обоим руки и произнёс торжественно:
— Сибирский приказ принял решение повысить вам обоим оклады за безупречную службу и за доставку издалека казны.
Конечно, оба поощрённые должны были рассыпаться в благодарностях. Потом уже оба сообразили, что повышение их служебного оклада было незначительным и вряд ли могло серьёзно повлиять на улучшение их имущественного положения. Всё же это был добрый жест со стороны главы приказа, и Ерофей Павлович решился попросить у Стрешнева дать согласия на разговор о своём назначении на Амур.
Родион Матвеевич мог догадываться, о чём намеревался просить Хабаров, так как его челобитная находилась в столе главы приказа, но Стрешнев не был расположен вести разговор на эту тему и бесхитростно уклонился от него.
— Поговорим как-нибудь потом, Хабаров, — сказал он. — Завален делами, зело занят. Сейчас не имею времени на разговоры с тобой.
Несмотря на всю свою медлительность, купцы завершили работу. Иринарх Ларионов и Аполлос Евлампиев передали пушнину иностранным послам. Остальные торговые люди получили партию мехов для распространения среди имущих людей, придворных, бояр и богатых купцов. Простолюдинам такие покупки были не по карману.
Окончательный расчёт с сибиряками Стрешнев затягивал. Они не могли возвращаться домой в Тобольск и Илимск без официальной бумаги, свидетельствующей о том, что груз прибыл в целостности, принят Сибирским приказом, и администрация приказа к лицам, доставившим груз, претензий не имеет.
Когда Хабаров и Бурцев осмеливались напомнить дьякам о расчёте, те начинали отговариваться — пока нет надлежащих документов от покупателей пушнины. Впрочем, Хабаров надеялся не только на такой расчёт, но и на приём у Стрешнева, напоминал ему о себе через дьяка, но глава приказа увиливал от встречи. Однажды Хабарову всё же удалось остановить Стрешнева, проходившего через комнату дьяков, и сделать попытку спросить его напрямик:
— Разрешите поинтересоваться, Родион Матвеевич...
— Знаю, знаю, — прервал его Стрешнев, — тебя интересует, когда мы встретимся, и я бы мог заняться твоим делом. Непременно встретимся, как только немного освобожусь.
— Когда это будет?
— Скоро.
Стрешнев догадался, что дальше затягивать встречу с Хабаровым не совсем прилично, и спустя некоторое время через дьяка Порошина сам пригласил его к себе.
— Садись. Заждался? — обратился Стрешнев к посетителю.
— Вы человек занятой, пребываете под бременем забот. Я это сознаю. Спасибо вам, что нашли возможность уделить мне времечко. У вас кроме моего дела много всяких других дел и, наверное, более важных.
Хабаров немного льстил Стрешневу, считаясь с его барственным, высокомерным нравом, но Родион Матвеевич клюнул на эту лесть.
— Это хорошо, что ты сознаешь, насколько я занят. Так что тебе от меня надобно?
— О своём желании я написал в челобитной.
— Читал твою челобитную. Просишься на Амур.
— Прошусь. Много сил я отдал Амуру и сделал бы ещё много полезного, очутись я там снова. Считаю, что со мной поступили несправедливо, отозвав меня с Амура.
— Справедливо или нет — это не мне судить. Твоя история с Зиновьевым произошла не при мне. Что ты стал бы делать на Амуре, коли снова оказался там?
— Развивал хлебопашество, промыслы, строил города, укреплял бы охрану края. Препятствовал бы нашествиям басурман с юга.
— Похвальные намерения. Но ведь на Амуре обосновалась ватага беглых во главе с Никифором Черниговским. Все они повинны в убийстве прежнего илимского воеводы. Разве не так?
— Воевода Лаврентий Обухов вёл себя недостойно, проявлял жестокость, жадность, вот и восстановил против себя всех и вся. Его конец — наказание божье. Этим я ничуть не оправдываю Никифора Черниговского и его дружков. С ним ушёл на Амур отряд его единомышленников. Из них подавляющее большинство никакого отношения к убийству Обухова не имели. Бессмысленно видеть в каждом из них государственного преступника.
— Ишь каких праведников отыскал.
— Праведниками их не считаю. Пусть несут покаяние и возвращаются к мирному труду.