Хабаров. Амурский землепроходец
Шрифт:
— Я — Лавкай, — назвался один из всадников, державшийся начальственно. — А это мои братья Шилгиней и Гильдиг, зять Албаза. А это холоп мой, имя его не имеет значения.
— А я — Ерофей Хабаров, промышленный и торговый человек со своими людьми. Пришёл к тебе, Лавкай, с миром и дружбой. Объясни мне, почему твои люди бегут от меня. Разве я сделал тебе что-нибудь плохое? Разве обидел чем-нибудь тебя и твоих людей?
Лавкай пустился в пространные объяснения, говорил, что с приамурскими народами соседствуют воинственные маньчжуры. Их крупные и хорошо вооружённые отряды время от времени совершают нападения на Приамурье, угоняют пленных, в том числе женщин и детей. Захваченные в плен мужчины использовались в маньчжурских войсках в качестве землекопов, носильщиков, конюхов. Часть же местного населения при набегах маньчжур безжалостно ими истреблялась. Дауры не раз пытались оказывать сопротивление врагу, но силы оказывались слишком неравными. Маньчжурское войско отличалось большой численностью, хорошей организацией, вооружением, которого у дауров ещё не могло быть. Приамурские народы старались откупаться от маньчжуров, предотвратить их набеги с помощью щедрых даров в виде ценных мехов и других ценностей. В Мукден к Цинскому двору направлялись посольства с дарами с целью задобрить тамошних военачальников и избежать новых военных походов. Но такие дары и посольства оказывались временной мерой, и через некоторое время походы повторялись.
Приамурье к середине XVII века не входило в состав Цинского государства, не являлось его вассалом, а лишь периодически становилось объектом его набегов. К сороковым годам XVII века маньчжуры утратили интерес к Приамурью, так как все их агрессивные устремления обратились теперь на центральный Китай. Они вторглись в Китай в 1644 году, захватили Пекин, свергли царствующую династию Мин, переживавшую в то время глубокий политический кризис, и установили власть маньчжурской династии Цин.
Плохо осведомлённые о характере политики русских на Дальнем Востоке, Лавкай и его сородичи ошибочно отождествляли русских с маньчжурами. Даурский князёк полагал, что Ерофей Хабаров стоит во главе передового разведывательного отряда, за которым стоят крупные силы русских, готовые предпринять грабительский поход, какие не раз предпринимались маньчжурами. Ещё даурских предводителей насторожили слова русского промышленного человека Ивана Квашнина. Он побывал на Амуре и встречался с Лавкаем за несколько недель до приезда Хабарова и его людей. Квашнин, судя по всему, предостерёг даурских князьков о возможном нашествии большого отряда русских. Лавкай и его родные были напуганы этим сообщением, ожидая, что отряд Хабарова, подобно маньчжурам, займётся грабежами и расправами над местным населением.
Возможно, Иван Квашнин руководствовался личной неприязнью к Хабарову. И такое могло быть. А может быть, у Квашнина не было хорошего толмача, и потому его речь оказалась непонятна или не вполне понятна князькам. Питая неприязнь к чужеземцам, меряя всех на «маньчжурский аршин», Лавкай мог истолковать слова русского промышленника на свой лад. Скорее всего, дело могло обстоять именно так.
Ерофей Павлович прилагал все усилия, чтобы убедить Лавкая, что Квашнин распустил ложный слух, которому дауры верить не должны. Он уверял, что никто им не грозит, и дауры должны возвратиться в свои жилища и жить мирно. Хабаров убеждал Лавкая в том, что даурам для их же блага надо принять русское подданство и регулярно платить Москве ясак. А за это, мол, государь дарует всем даурам надёжную защиту и покровительство, коли нависнет новая угроза со стороны маньчжур.
Лавкай пустился в пространные рассуждения, дал уклончивый ответ, по существу означавший несогласие выплачивать ясак. С этим всадники и ускакали. Лавкай несколько раз оглянулся, посмотрев на Хабарова, выразив тем самым недоверие к нему.
Ерофей Павлович продолжал размышлять над словами Ивана Квашнина, якобы сказанными Лавкаю. Клеветать на русских и, в частности, на Хабарова, ему не было ни малейшего резона, ведь они даже никогда не встречались. Хабаров, подумав, решил: всё произошло из-за того, что промышленник и Лавкай не поняли друг друга, и князёк, испугавшись русских, которые якобы грозятся военным походом, увёл своих людей.
Решение, принятое Хабаровым, заключалось в том, чтобы преследовать и нагнать Лавкая, а затем убедить его возвратиться в прежнее поселение, обитать там спокойно и платить ясак. Через день пути отряд достиг пятого городка, так же как и другие, покинутого людьми. В нём люди Хабарова обнаружили одну-единственную престарелую женщину, которая назвалась Моголчак. Она оказалась сестрой Лавкая и женой Шилгинея. Видимо, Моголчак не смогла последовать со своими сородичами, поскольку была слаба и слишком стара. Однако женщина оказалась разговорчивой, с живым, острым умом и сообщила Хабарову немало полезных сведений.
Старая даурка вспомнила, что в дни её молодости маньчжуры совершили свой набег на даурские земли и многих её соотечественников увели в плен. Оказалась и она пленницей. Увели её куда-то далеко от Амура, и она очутилась в большом городе с каменными стенами и башнями, богатыми домами и шумными базарами. Один из богатых домов принадлежал князьку Богдаю, который командовал походом в даурские земли. Он и увёл Моголчак в свой город. Далеко не сразу она была выкуплена братом и мужем и смогла вернуться на родину.
От Моголчак Хабаров узнал, что Лавкай считается «лучшим», т.е. старшим или главным, среди даурских князьков. Он ушёл со всеми своими людьми и членами семьи в улусы своих братьев, Шилгинея и Гильдига. У всех трёх наберётся до тысячи всадников. Получив эти ценные сведения и призадумавшись над ними, Ерофей Павлович собрал своих людей.
— В нелёгком положении мы с вами оказались, други, — обратился он с такими словами к отряду.
— Пошто оно нелёгкое? — спросил кто-то из казаков.
— А вот пошто... посудите сами. У нас всего семьдесят человек в отряде, а у Лавкая тысяча всадников. Силы-то неравные. Можно ли при таком неравенстве рассчитывать на победу?
— Нет, конечно, — отозвался Никифор, ставший теперь казаком.
— А мы ещё надеемся на победу над непокорными людишками, чтоб привести их под высокую государеву руку, брать их крепостцы. Выходит, отрядик в семьдесят человек станет страх наводить на тысячу человек. Не безрассудные ли это помыслы? Что скажете?
— Истинно говоришь, Ерофей, — сказал кто-то.
— Истинно, — раздались голоса.
— Вот и выбирайте. Либо уведём наш отряд в Якутию из-за неспособности решить задачу. Либо найдём, как увеличить наше воинство, и продолжим дело.
— Не возвращаться же на Лену с пустыми руками, — воскликнул Никифор.
— Тогда отходим в первый Лавкаев городок, — сказал Ерофей Павлович, — укрепим его. И можем ждать нападения превосходящих сил. Основные силы остаются там, в городке. А я с малыми силами отправлюсь в Якутск за подмогой.
Все согласились с планом Хабарова, и отряд отправился к верхнему городку, которому надлежало стать опорным пунктом.
Зима была на исходе. Днём начинало припекать солнце, и на снегу кое-где образовывались лужицы. Ерофей Павлович, взяв восемнадцать человек, направился в Якутск. На Амуре осталось пятьдесят два человека под предводительством Дружины Попова.
Хабаров со своей частью отряда решил пройти на лыжах до прежней стоянки на реке Тугирь, где были оставлены дощаники. Преодолели перевал через Камень и спустились к верховьям Тугири. Там встретилось тунгусское стойбище из двух юрт. В стойбище Ерофей Павлович нанял несколько оленьих упряжек, которые и доставили его небольшой отряд к впадению Тугири в Олёкму.