Халиф на час
Шрифт:
И старик взял его за руку и повернул с ним в узкий переулок. И он стал улыбаться в лицо аль-Асаду и говорил ему: «Слава Аллаху, который спас тебя от жителей этого города!» — и до тех пор шел с ним, пока не вошел в просторный дом, где был зал.
И вдруг посреди него оказалось сорок стариков, далеко зашедших в годах, которые сидели все вместе, усевшись кружком, и посреди горел огонь, и старики сидели вокруг огня и поклонялись ему, прославляя его.
И когда аль-Асад увидел это, он оторопел и волосы на его теле поднялись, и не знал он, каково их дело, а старик закричал этим людям: «О старцы огня, сколь благословен этот день!» Потом он крикнул: «Эй, Гадбан!» — и к нему вышел черный раб высокого роста, ужасный видом, с хмурым лицом и плоским носом. И старик сделал рабу знак, и тот повернул аль-Асада к себе спиною и крепко связал его, а после этого старик сказал рабу: «Спустись с ним в ту комнату, которая под землею, и оставь его там, и скажи такой-то невольнице, чтобы она его мучила и ночью и днем».
И раб взял
Однажды невольница спустилась к нему и стала его больно бить, пока кровь не потекла из его боков и он не потерял сознание, а потом она поставила у него в головах лепешку и кувшин соленой воды и ушла и оставила его. И аль-Асад очнулся в полночь и нашел себя связанным и побитым, и побои причиняли ему боль. И он вспомнил свое прежнее величие, и счастье, и славу, и господство и заплакал и произнес, испуская вздохи, такие стихи:
Постой у следов жилья и там расспроси о нас — Не думай, что мы в жилье, как прежде, находимся. Теперь разлучитель-рок заставил расстаться нас, И души завистников о нас не злорадствуют. Теперь меня мучает бичами презренная, Что сердце свое ко мне враждою наполнила. Но, может быть, нас Аллах с тобою сведет опять И карой примерною врагов оттолкнет от нас.И, окончив свои стихи, аль-Асад протянул руку и нашел у себя в головах лепешку и кувшин соленой воды. Он поел немного, чтобы заполнить пустоту и удержать в себе дух, и выпил немного воды и до самого утра бодрствовал из-за множества клопов и вшей.
А когда наступило утро, невольница спустилась к нему и переменила на нем одежду, которая была залита кровью и прилипла к его коже, так что кожа его слезла вместе с рубахой. И аль-Асад закричал и заохал и воскликнул: «О владыка, если это угодно тебе, то прибавь мне еще! О господи, ты не пренебрежешь тем, кто жесток со мной, — возьми же с него за меня должное» И затем невольница стала бить его, пока он не потерял сознания, и бросила ему лепешку, и оставила кувшин соленой воды, и ушла от него. И остался он одиноким, покинутым и печальным, и кровь текла из его боков, и он был закован в железо и далек от любимых. И, заплакав, он вспомнил своего брата и прежнее величие и, проливая слезы, произнес такие стихи:
Дай срок, судьба! Надолго ль зла и враждебна ты И доколе близких приводишь ты и уводишь вновь? Не пришла ль пора тебе сжалиться над разлученным И смягчиться, рок, хоть душа, как камень, крепка твоя? Огорчила ты мной любимого, тем обрадовав Всех врагов моих, когда беды мне причинила ты, И душа врагов исцелилася, как увидели, Что в чужой стране я охвачен страстью, один совсем. И мало им постигших меня горестей, Отдаления от возлюбленных и очей больных, Сверх того постигла тюрьма меня, где так тесно мне, Где нет друга мне, кроме тех, кто в руки впивается, И слез моих, что текут как дождь из облака, И любовной жажды, огнем горящей негаснущим. И тоски, и страсти, и мыслей вечных о прошлых днях, И стенания и печальных вздохов и горестных. Я борюсь с тоской и печалями изводящими И терзаюсь страстью, сажающей, поднимающей. Не встретил я милосердого и мягкого, Кто бы сжалился и привел ко мне непослушного. Найдется ль друг мне верный, меня любящий, Чтоб недугами и бессонницей был бы тронут он? Я бы сетовал на страдания и печаль ему, А глаза мои вечно бодрствуют и не знают сна. И продлилась ночь с ее пытками, и, поистине, На огне заботы я жарюсь ведь пламенеющей. Клопы и блохиА окончив свое стихотворение, нанизанное и рассыпанное, он стал стонать и сетовать и вспомнил, каково было ему прежде и как постигла его разлука с братом. И вот то, что было с ним.
Что же касается его брата аль-Амджада, то он прождал своего брата аль-Асада до полудня, но тот не вернулся к нему, и тогда сердце аль-Амджада затрепетало, и усилилась у него боль от разлуки, и он пролил обильные слезы и стал плакать и кричать: «Увы, мой братец, увы, мой товарищ! О горе мне! Как я страшился разлуки!»
Потом он спустился с горы (а слезы текли у него по щекам) и вошел в город, и шел по городу, пока не достиг рынка. И он спросил людей, как называется этот город и кто его обитатели, и ему сказали: «Этот город называется Город магов, и жители его поклоняются огню вместо всесильного владыки». А потом аль-Амджад спросил про Эбеновый город, и ему сказали: «От него до нас расстояние по суше — год, а по морю — шесть месяцев, и царя его зовут Арманус, и теперь он сделался тестем одного султана и поставил его на свое место, а того царя зовут Камар аз-Заман, и он справедлив, милостив и щедр, и честен».
Когда аль-Амджад услышал упоминание о своем отце, то стал плакать, стонать и жаловаться и не знал, куда ему направиться. Он купил себе кое-чего поесть и зашел в одно место, чтобы там укрыться, а затем сел и хотел поесть, но, вспомнив своего брата, заплакал и поел через силу, лишь столько, чтобы удержать в теле дух.
Затем он пошел бродить по городу, чтобы узнать, что случилось с его братом, и увидал одного человека, мусульманина, портного в лавке. И он сел возле портного и рассказал ему свою историю; и портной сказал: «Если он попал в руки кому-нибудь из магов, ты его вряд ли увидишь. Может быть, Аллах сведет тебя с ним. Не хочешь ли, о брат мой, поселиться у меня?» — спросил он его потом. И аль-Амджад сказал: «Хорошо!» — и портной обрадовался этому. И аль-Амджад провел у портного несколько дней, и тот развлекал его и призывал к стойкости и учил его шить, пока юноша не сделался искусным.
Однажды аль-Амджад вышел на берег моря и вымыл свою одежду и, сходив в баню, надел чистое платье, а потом он вышел из бани и пошел гулять по городу. И он встретил по дороге женщину, красивую и прелестную, стройную и соразмерную, на редкость прекрасную, которой нет подобия по красоте. И, увидав аль-Амджада, женщина подняла с лица покрывало и сделала ему знак бровями и глазами, бросая на него влюбленные взоры, и произнесла такие стихи:
Потупила я взор, увидев, что ты подходишь, Как будто бы ты глаз солнца с небес, о стройный! Поистине, ты прекраснее всех представших, Вчера был хорош, сегодня еще ты лучше. И если б красу на пять разделить, то взял бы Юсуф себе лишь часть, да и ту не полной.И когда аль-Амджад услышал речи женщины, его сердце возвеселилось из-за нее, и члены его устремились к ней, и руки страстей стали играть с ним, и он произнес, указывая на нее, такие стихи:
Перед розой щек, в защиту ей, терновый шип, Так кто ж душе внушит своей сорвать его? Не протягивай к ней руки своей, — надолго ведь Разгорятся войны за то, что оком взглянули мы. Скажи же той, кто, обидя нас, соблазнила нас: «Будь ты праведной, ты б сильней еще соблазнила нас». Закрывая лик, ты сбиваешь нас лишь сильней с пути, И считаю я, что с красой такой лучше лик открыть. Ее лик, как солнце, не даст тебе на себя взирать; Лишь одетое тонким облаком, оно явится. Исхудавшие охраняются худобой своей, Так спросите же охранявших стан, чего ищем мы. Коль хотят они истребить меня, перестанут пусть Быть врагами нам и оставят нас с этой женщиной. Не сразить им нас, если выступят против нас они, Как разят глаза девы с родинкой, коль пойдут на нас.