Хамнет
Шрифт:
И вот оно явление страсти… полного слияния. Прежде она никогда не испытывала ничего подобного. Перед ее мысленным взором мелькали образы натягиваемой на руку перчатки, выскальзывающего из овцы ягненка, разрубающего полено топора, ключа, проворачиваемого в хорошо смазанной замочной скважине. «Где же еще, – думала она, глядя в лицо репетитора, – может возникнуть такое точное совпадение, такое естественное ощущение полнейшего и совершенного совпадения?»
На тянувшихся в разные стороны от нее яблочных полках в своих выемках крутились и вертелись плоды.
Глаза репетитора латыни на мгновение открылись, черные от расширившихся зрачков, они казались незрячими. Он улыбнулся, обнял ладонями ее лицо, пробормотав что-то, и, хотя она не разобрала слов, в данный момент слова не имели значения. Их головы соприкоснулись. «Странно, – рассеянно подумала
Взяв его за руку в тот первый день их знакомства, она уже ощутила… что же? Нечто совершенно новое и неведомое. Нечто такое, чего совершенно не ожидала обнаружить в закончившем школу городском парне, разгуливавшем в начищенных до блеска туфлях. Она почувствовала лишь какое-то уходящее вдаль большое будущее. Оно полнилось разнообразными уровнями и напластованиями, подобно природному ландшафту. Широкие просторы степей сменялись плотно заросшими участками, подземными пещерами, холмами, ущельями и пустынями. Ей не хватило времени, чтобы осмыслить все – слишком велика, слишком сложна оказалась натура. И большей частью его душа ускользала от ее понимания. Поняла она только, что в нем заключено нечто особенное, не доступное ее восприятию, не доступное пока восприятию их обоих. Осознала также таинственную внутреннюю сдержанность; какую-то связь или узы, видимо, следовало разорвать, освободиться от них, чтобы он смог свободно жить в своем ландшафте, управлять своим миром.
Ее взгляд невольно отслеживал движения одного яблока: вот оно повернулось к ней красным бочком, потом появилась выемка чашелистиков, и, наконец, опять вздернутый кончик плодоножки.
Последний раз, когда он приходил на ферму, после его урока они отправились на прогулку, дошли до самого дальнего луга, встретили закат, на землю спустились сумерки, приглушив темноту древесных стволов, углубились тени на бороздах недавно скошенных лугов. Случайно они увидели Джоан, шагавшую между живыми волнами боков бредущего к дому стада. Ей нравилось проверять, как работает Бартоломью, или, может, нравилось показывать, что она за ним следит. Одно из двух. Агнес поняла, что мачеха тоже заметила их. Голова Джоан повернулась в их сторону и долго наблюдала, как они проходили вместе по дорожке. Вероятно, она догадалась, почему они там идут, могла заметить, что они держатся за руки. Агнес сразу почувствовала, как встревожился репетитор: его пальцы мгновенно похолодели и задрожали. Она успокаивающе пожала ему руку, а потом отпустила ее, позволив ему пройти перед ней через ворота.
«Никогда, – изрекла тогда Джоан, – да что вы о себе думаете?» И она так грубо расхохоталась, что напугала овец, они вскинули свои тупые головы и шарахнулись от нее, быстро перебирая копытцами. «Никогда, – повторила она снова, – сколько вам годков-то?» Не дожидаясь ответа, она ответила сама: «Маловато. К тому же мне известна ваша семейка, – погрозив ему пальцем, добавила она и презрительно скривилась, – она всем печально известна. Ваш папаша опозорился, проворачивая темные делишки. И что с того, что прежде он был бейлифом? – воскликнула она, выразительно подчеркнув слово «был». – Как же он любил командовать нами, расхаживая в своей красной мантии. Да только те времена прошли. Вы хоть представляете, сколько ваш отец должен городу? Сколько он должен нам? Вам пришлось бы учить всех моих детей до самой их зрелости, и все равно это не покрыло бы его долга. А потому нет, – заключила она, переводя взгляд с репетитора на Агнес, – вы не женитесь на ней. Она выйдет замуж за добропорядочного, зажиточного фермера, способного обеспечить ее жизнь. Отец оставил ей приданое в завещании… не сомневаюсь, что вы уже пронюхали об этом! Она не выйдет замуж за такого никчемного бездельника, как вы».
И Джоан отвернулась, явно показывая, что разговор закончен.
– Но я не хочу замуж за фермера, – крикнула ей вслед Агнес.
– Да неужели? – Мачеха опять расхохоталась. – Значит, ты хочешь замуж за него?
– Да, – ответила Агнес, – хочу. Очень хочу.
Джоан лишь вновь рассмеялась, покачав головой.
– Но мы уже обручились, – подал голос репетитор, – я сделал Агнес предложение, и она согласилась, поэтому мы помолвлены.
– Еще чего удумали, – заявила Джоан, – для помолвки необходимо и мое согласие.
Помрачнев, как грозовая туча, репетитор развернулся, убежал с пастбища и углубился в лес, а Агнес осталась стоять на месте. Мачеха тут же прикрикнула на нее: «Чем стоять столбом, как простофиля, возвращайся-ка в дом да присмотри за детьми».
В следующий раз, когда он пришел на ферму, Агнес тихо заговорила с ним.
– Я знаю, как нам быть, – сообщила она, – знаю, как нам добиться согласия. Мы добьемся его сами. Пойдем, – добавила она, – пойдем со мной.
Каждое яблоко для нее в эти мгновения выглядело неповторимо особенным, уникальным, каждое имело свои особые вариации малиновой, желтой и зеленой окраски. И каждое из них, казалось, то поглядывало на нее своим одним глазком, то скромно отворачивалось. Много, слишком много, потрясающе много соглядатаев, и создаваемый всеми ими шум, с его постукиваниями и покачиваниями, длился и длился с нарастающей ритмичной скоростью. Ей уже не хватало воздуха, сердце в груди то замирало, то билось как сумасшедшее, долго она такого накала страстей не выдержит, не выдержит, не выдержит. Несколько яблок выкатились из своих выемок и упали на пол, вероятно, репетитор раздавил их, потому как воздух наполнился сладковато-кислым запахом, и тогда она вцепилась пальцами в его плечи. Она знала, чувствовала, что все у них будет хорошо, все будет так, как они хотели. Он прижал ее к себе, и она услышала, как он начал задыхаться, ему тоже с трудом уже удавалось переводить дух.
Джоан не проводила свои дни в праздности. Она вырастила шестерых детей (восемь, если считать чокнутую падчерицу и ее придурочного братца, которых ей пришлось принять под свое крыло после женитьбы). А в прошлом году она овдовела. Покойный муженек, естественно, оставил ферму Бартоломью, однако условия завещания позволяли ей, Джоан, жить там, приглядывая за домашним хозяйством. И она усердно приглядывала. Она не доверяла Бартоломью, считая его крайне недальновидным. Сообщила ему, что будет продолжать с помощью девочек управлять кухней, двором и садом. А Бартоломью с братьями пусть позаботятся о стадах на пастбищах, но она будет раз в неделю заглядывать к ним, проверяя, все ли там в должном порядке. В общем, Джоан изо дня в день ухаживала за курами, свиньями и молочными коровами, готовила еду и кормила мужчин, наемных работников и пастухов. Двум младшим сыновьям она решила дать самое лучшее образование, видит Бог, оно им понадобится, поскольку ферма, как ни жаль, не перейдет им по наследству. Под ее бдительным присмотром также жили три дочери (четыре, если считать падчерицу, хотя Джоан обычно ее не учитывала). Забот ей хватало, она пекла хлеб, доила коров, заготавливала ягодные напитки в бутылях, варила пиво, чинила одежду, штопала чулки, скребла полы, мыла посуду, проветривала постельные принадлежности, выбивала ковры, мыла окна, отскребала столы, причесывала волосы, подметала коридоры и драила ступеньки лестниц.
Поэтому понятно, что лишь через несколько месяцев она заметила некоторое сокращение предметов стирки из-за отсутствия месячных прокладок.
Сначала она подумала, что просчиталась. Стирка затевалась раз в две недели, рано утром по понедельникам, что позволяло успеть все просушить и отгладить. В одну из стирок обычно бывало мало месячных прокладок; у нее с дочерями менструации приходили одновременно; а у падчерицы, разумеется, они случались в другое время, у нее ведь все не по-людски. Она и ее дочери точно знали периодичность своих циклов: в одну из понедельничных стирок от нее с дочерьми накапливалось много засохших до ржавой рыжины прокладок, а в следующую – набиралось гораздо меньше – от одной Агнес. Стараясь не дышать, Джоан для начала забрасывала их в бак с водой деревянными щипцами и посыпала солью.
Однажды утром в конце октября Джоан разбирала грязное белье в прачечной. Куча рубашек, перчаток и чепцов собралась для погружения в кипящую воду с солью; чулки для стирки в корыте с прохладной водой; испачканные бриджи, заляпанная землей юбка, какой-то плащ, явно искупавшийся в грязной луже. Горка, которую Джоан обычно называла «пачкотней», оказалась меньше обычного.
Закрыв нос рукой, она принялась разбирать самые грязные вещи, провонявшую мочой простыню (ее младший сын Уильям еще не вполне надежен в этом отношении, несмотря на угрозы и уговоры, впрочем, ему пока всего три года, дай ему Бог здоровья). Следом пошла рубаха, испачканная каким-то навозом с прилипшим к нему чепцом. Джоан озабоченно огляделась. Постояла немного в задумчивости.