Хан Кене
Шрифт:
На столе стоял горбатый бронзовый беркут с распростертыми крыльями, в когтях его маленькая чернильница. А за столом человек, похожий на этого хищного беркута, — хозяин над жизнью и смертью подвластных ему людей, генерал-губернатор Западной Сибири князь Горчаков. Волосы подстрижены ежиком, на бледно-матовом лице топорщатся жесткие рыжие усы, взгляд не знает колебаний. Сам он стоял и гостю не предложил сесть.
— Подполковник Кудаймендин!.. — Голос у князя был ровен и немного глуховат. — Я пригласил вас, как только узнал, что вы явились в Омск. Нам хорошо известны подробности
У князя действительно не было времени. Большой любитель собак, он выписал нынешним летом великолепную суку-сеттера из Англии. Сейчас она заболела, и князь вызвал лучшего ветеринара из Томска. Тот как раз приехал, а князю хотелось, чтобы он при нем осмотрел собаку. Всего этого ага-султан Конур-Кульджа Кудаймендин не знал и поэтому растерялся. Больше всего он боялся, что генерал-губернатор уйдет, так и не выслушав его.
— Ваше высокопревосходительство! — буквально взмолился Конур-Кульджа, решив сказать лишь самое главное из всего приготовленного. — Смутьян и разбойник Кенесары с каждым днем набирает силу. Если мы не уничтожим его нынче зимой, то следующим летом его уже не одолеть!..
Князь Горчаков посмотрел на него в упор:
— Ты так думаешь?
— Есть опасность, что к нему присоединятся многочисленные кипчаки, кочующие по Тургаю, а также роды Младшего жуза с берегов Иргиза, Илека и Эмбы. Если так будет продолжаться, то как бы он и вправду не собрал всю степь под свою единую руку!
— Глупый народ твои киргизы! — Усы генерал-губернатора дернулись кверху. — Бунтовать против его императорского величества! Да разве не ясно, что каким-то там Кенесары, будь у них хоть вдесятеро больше сил, не справиться с регулярными войсками. Сейчас не времена Аблая.
— Совершенно верно, ваше высокопревосходительство! — успел вставить Конур-Кульджа. — Умные люди и не помышляют об этом. Только Кенесары в угоду собственным целям.
— Этот твой Кенесары осмеливается писать мне, как равному. Предлагает переговоры и верную службу за признание киргизской самостоятельности. Так у нас не империя будет, а черт знает что! Почему я и не отвечал на его сумасбродные послания.
— Разбойник он, ваше превосходительство! Последний скот у верных слуг его императорского величества угоняет, сиротами оставляет…
Князь не обратил внимания на слова Конур-Кульджи и продолжал развивать свою мысль:
— Да и что зазорного в этом подчинении? За великое счастье почитать надо. Я, например, князь, а радость нахожу в служении престолу. И каждый, кто предан… Нет, киргизы неблагодарны. Я лично докладывал его величеству: «Самый лучший метод установления отношений с киргизами — держать их в постоянном страхе». Эту мысль поддерживает и военный министр — князь Чернышев. В бараний рог следует согнуть, ежели кто не понимает предначертаний… Для собственной же их пользы!
— Разве мы не придерживаемся того же мнения, ваше высокопревосходительство! — Конур-Кульджа украдкой стер пот со лба. — Мы умоляем вас поскорее выслать войска и примерно наказать мятежников. С нашей стороны все возможное…
— Сейчас вырабатывается план уничтожения банд Кенесары и умиротворения киргизской степи. Ты примешь участие… — Князь Горчаков вспомнил о приехавшем ветеринаре и заторопился. — Остальное все разрешишь с начальником области Талызиным. Как переболеет его превосходительство…
Конур-Кульджа ушел от генерал-губернатора вконец растерянным. Но, повидавшись с выздоровевшим генералом Талызиным, приободрился. Хоть дана ему была для личной охраны только сотня солдат, зато он узнал, что к началу следующего лета готовится большой военный поход против Кенесары. А зимой, как известно, Кенесары не сможет предпринять чего-нибудь серьезного. От небольших отрядов можно будет отбиться и собственными силами.
Но по приближении к своему аулу ага-султан узнал, что мятежные отряды Агибая и Байтабына угнали всех оставшихся у него лошадей. Конур-Кульджа был теперь беден, как последний туленгут…
Вот как это произошло.
Когда Конур-Кульджа выехал в Омск, Есиркеген по его поручению направился к своему родственнику Жамантаю. У юноши не выходило из головы, что он увидел и услышал в доме ага-султана. Он вспомнил, что говорили соученики в школе. «На нашем джайляу начали крепость строить, — значит, аул уйдет дальше к пескам». Некоторые открыто утверждали, что надо противиться этому. А тут все больше стало появляться в городе странных русских, ссыльных, «врагов престола и отечества», как называли их некоторые учителя, запрещавшие даже разговаривать с ними. Эти странные люди говорили о царской колониальной политике, о разбое и грабежах, творимых чиновниками, о праве народа на волю. Были и учителя, которые сочувствовали им…
Есиркеген немало слышал и о батыре Агибае из рода шубыртпалы. Ведь он сам был из этого рода и гордился Агибаем, о котором ходили легенды в степи. А сейчас над батыром нависла смертельная опасность, и юноша ломал голову, как помочь ему.
Когда он с друзьями выехал из теткиного аула, дорогу им перескочил заяц. Юные джигиты, как водится, погнались за ним. Конь Есиркегена был получше других и вынес его далеко вперед. Заяц в конце концов скрылся в густых тугаях над Есилем, а юноша едва не наехал на спящего в камышах человека. Это был Абдувахит, о котором предупреждали ага-султана.
Абдувахит вскочил и замахнулся дубиной, но юноша предупредил, что он не враг. Да и бывший туленгут смутно вспомнил мальчика, пившего когда-то кумыс в его юрте.
— Ты, кажется, потомок Масан-бия… Это неплохой человек.
А отломившийся кусочек золота не теряет свойства всего слитка…
— Да, я не враг! — с жаром повторил Есиркеген.
Нельзя было терять времени, и он тут же рассказал все, что слышал в юрте ага-султана. Абдувахит сейчас же вскочил на пасшегося неподалеку коня и рванулся из тугаев.