Ханидо и Халерха
Шрифт:
Прояснились лица Куриля и Каки: оба они стали нужны человеку от царя, а стало быть, и самому царю.
— Утром двести олень будет, — сказал по-русски Куриль. — Можно ночью двести олень.
— Господину Степану лучше спать, — посоветовал Кака.
Русский закивал головой, облегченно вздохнул:
— Я, с вашего позволения, переночую. За помощь превеликое вам спасибо.
Потонча бросился из яранги — и не успел никто опомниться, как он втащил деревянный ящик, полный бутылок.
В яранге начался настоящий пир.
Стали усаживаться к огню. Старшая жена Мельгайвача вынула из котла оленину и заложила новую порцию. Под свод яранги хлынули клубы пара и дыма, запахло сварившимся мясом, водкой и табачным дымом.
Несмотря на усталость, русский выпил немного, ел без жадности, желания говорить не выдавал, и его ни о чем не спрашивали — такие люди сами знают,
Да, впрочем, ему все равно не удалось бы рассказать что-нибудь важное.
Потому что рядом сидел Потонча. А где выпивший купец Потонча, там даже из двадцати человек никто не сможет открыть рта.
Потонча повидал в жизни многое. Отец его был не то якутом, не то юкагиром, а может, и чукчей. Однако, несмотря на свою внешность, несмотря на то, что был он керетовским [21] колымчанином, сыном кумалана, о чем знала вся тундра, он упрямо называл себя русским. С таким же упрямством он называл себя и уроженцем Ближней Америки [22] , когда имел дело с начальниками или городским людом. Но поскольку Потонча служил американцу Томпсону и был его правой рукой, земляки, не сомневаясь в истине, звали его, будто бы сговорившись, американцем — амарыканкиси.
21
Керетовая — приток Колымы.
22
То есть Аляски.
Томпсон взял его к себе неспроста. Как-то, играя с ним в карты, он продул сначала упряжку собак и нарту, а потом два ружья. У самого же Потончи в это время не было ничего, даже собаки или доброй дохи. Но Томпсону нужен был человек из здешних мест и обязательно расторопный ловкач. Потом американский делец не жалел, что столкнулся с ним: долго учить его не пришлось.
С виду Потонча — хилый, низенький и сгорбленный мужичок неопределенного рода занятий. На узком лице — никакой растительности, ладошки маленькие, пальцы узенькие, девичьи. Зверек горностай тоже мал, да удал. На состязаниях Потонча побеждает всех бегунов тундры, а прыгает — будто летит. Но подвижен он не только на состязаниях. Вся тундра для него — поле для бегов, на оленях, конечно. Если Мика Березкин сидит в остроге и, как сова, выглядывает, кого бы из приехавших общипать почище, а в тундре появляется раз в году, то Потонча носится по тундре и днем, и ночью, и зимой, и летом, и в дождь, и в пургу. Одно время Улуро было запретной для него зоной: якутские и русские купцы не позволяли там появляться американским хваталам пушнины. Но Потонча за большие проценты прорвался туда и, видимо, не ошибся в расчетах. Ловок, удал и хитер Потонча. Перед ним не может устоять даже такой купец-медведь, как якут Мамахан Тарабукин. У Мамахана один закон: песец есть — купи что хочешь, нету — прощай. Потонча же товары не продавал, а давал, пушнину не покупал, а брал. А это совсем не одно и то же. "Вам чай нужен? Берите, — говорил он. — Табак? Вот он, пожалуйста. Водку пить не мешает, муку кушать — одна благодать, а бусы дарить девушкам — это же красота! Берите, берите…" Сколько хотели, столько и брали юкагиры и чукчи (правда, с расчетом не обидеть других). Но и не мелочились, не торговались — шкурки отдавали, не считая: Потонча — свой, еще приедет, еще привезет товара. Бывало, однако, и так, что он вдруг расплачется, начнет жаловаться, что вот, мол, раздал много товара, а за него почти ничего не взял. И люди входили в его положение — за кирпич чая давали пару песцов, а за берданку — десяток: ладно, сочтемся… От радости Потонча плакал — мол, хорошие люди всегда поймут человека, который не себе служит. Он задаром, из благодарности наливал кому-нибудь в кружку глоток горькой воды и, продолжая плакать и приговаривать, садился на нарту, распутывал вожжи. Потом сквозь топот копыт и скрип полозьев доносилась до стойбища песня. Но кто в пути не поет?..
Доходили до людей и совсем другие слухи о Потонче. Однажды он будто бы сказал: "Мне бы золотишка накопить побольше, а шкурки, песчишки, камусы [23] — это так, барахло". В другой раз, сильно пьяный,
23
Камусы — наиболее крепкая часть оленьей шкуры (с ног), употребляется для пошивки обуви и других вещей.
Целый ворох историй привез в этот раз в ярангу Мельгайвача керетовский купчик-амарыканкиси. О Черском, о его жене Марфе, об их сыне Сасе, о похоронах Черского, о попойках в остроге, о русской свадьбе перед покровом в Верхне-Колымске… Не раз пытался русский гость поправить его — где там: Потонча был слишком весел и счастлив, чтоб понимать, где правда, где ложь, чтоб подумать о том, кто его поправляет.
И совсем не понял Потонча короткого, но сурового, страшного взгляда охотника Пурамы, неизвестно почему и как появившегося в яранге.
Шаман Мельгайвач к этому времени был уже сильно пьян. Но он услышал лай своей единственной собаки. Пока он, падая и вставая, обходил ярангу, Пурама уже стоял перед компанией во весь рост.
Сперва посыльный Сайрэ растерялся, увидев Куриля, Каку, незнакомого бородатого человека, каюра, трех жен шамана. Ему особенно бросился в глаза бородатый русский — и он поклонился так, как учил священник Попов.
— Какие новости расскажут они? — спросил меньше всех пьяный Куриль.
Младшая сестра Пурамы была женой Куриля, и потому он мог разговаривать только в третьем лице.
Пурама ответил не ему, а Каке:
— Хайче Сайрэ большое послание шлет…
— Хорошо, хорошо. Я знаю, что он хочет сказать через тебя. После поговорим. Дети живы, растут?
— Если волк не съест теленка до костей и жил, теленок выживет.
Поняв, что сейчас, в присутствии важного гостя может произойти неприятность, Куриль перебил их:
— А что же они не здороваются с Потончей — нашим другом?
И тут Потонча вскочил:
— Брат [24] это мой — Пурама! Что ты болтаешь, Куриль, — мы же не враждуем с ним. Настоящий человек он, охотник — нигде не найдешь такого. Забуль [25] . Я поговорить вам дал — может, он важную новость привез. Беда какая случилась? А! — махнул он рукой. — Никакой беды не случилось. Кто родился — растет, старик ваш — шаман жену взял, как ягодку. Правда же, Мельгайвач, как ягодку?.. Дурак кинулся в речку. Беда? Нету беды. Сегодня мы пьем…
24
Брат — в значении "друг".
25
Забуль — правда.
Он хотел одной рукой обнять друга, но Пурама потянулся за кружкой, взял ее, чокнулся с русским и Курилем, выпил. Потом он поглядел в глаза купцу-амарыканкиси, перекосив лицо не то от горечи водки, не то ото зла, и вдруг смачно плюнул в огонь.
Неизвестно, что было бы дальше, если бы не Куриль.
— Я хочу спать, — громко сказал он, поднимаясь. — И гость хочет спать, и все пойдут спать. Подай, Потонча, доху.
Пурама повернулся и шагнул к двери, чувствуя, как в его спину глядят ничего не понявшие, но пронзающие голубые глаза бородатого человека.
На четвереньках и с помощью старшей жены Мельгайвач добрался до полога — и сразу же захрапел. А Кака опять полез под одеяло к младшей жене.
Русскому и Курилю постелили отдельно: у шамана было достаточно хорошо мятых оленьих шкур.
Утром половину стада Мельгайвача — тысячу двести голов — погнали в лес, в сторону города. Русского провожали вместе со стадом. Кака и Куриль исполнили долг перед богом, царем и исправником, свои дела тоже сделали, как хотели. Но оба они веселыми не были. Грустно смотреть на уходящее стадо, которое никогда не вернется. Да и дел впереди много. Нужно собрать ясак, объехать все стойбища; собирать же его — не великая радость… А сперва надо в город поехать. Хорошо, беззаботно шаману Мельгайвачу: долг свой получит сполна, да еще будет считать себя благодетелем. Вот и сейчас он спит, как оплывший жиром медведь, а они — на ногах…