Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Вот и отлично! Да… господин Курилов… — спохватился русский начальник, поднимая крутую бровь над голубым глазом. — Вы тут с некоторыми купцами и богачами, кажется, испрашивали разрешение строить церковь?
— Да. Мы хотели бы… — обрадовался Куриль.
— Вот и стройте. Мы подсчитаем точно, сколько это вам будет стоит — в песцовых шкурках, конечно. И с этим делом надо бы поспешить.
— Мы тут… хотели бы своего попа… — нерешительно заикнулся Куриль.
— Ах, да! Это я слышал. Но ведь такого пока у нас нет. Нет его! Православная церковь пришлет вам русского, настоящего, знающего все божьи законы, священника…
— А нельзя ли в ученики отдать местного парня? — спросил Куриль. — Юкагира или якута…
Русский сдвинул чересчур подвижные брови, подумал.
— Это, я полагаю, можно. Потом еще и в других местах церкви начнем строить. Местный поп будет как раз к делу… Давайте, стройте.
И он, не отдохнув, даже не отпробовав юкагирской еды, уехал. А Куриль был слишком смятен, спутан, чтобы предложить ему угощение.
Много бутылок горькой воды после этого выпили голова юкагиров Куриль и якутский купец Мамахан. Но сколько бы ни пили они, сколько бы дней и ночей ни толковали о грядущих событиях и делах, а на один вопрос все равно не смогли бы ответить: где взять песцовые шкурки? Штук шестьсот надо, может, и больше.
КНИГА ВТОРАЯ. НОВЫЕ ЛЮДИ
ГЛАВА 1
Над Среднеколымском бесилась зимняя непогода. В черной полярной тьме при жестоком морозе била пурга. Лютый ветер гнал тучи снега над оледеневшей рекой, пока не нарывался на берег и на постройки — здесь он становился крученым и неистовым, как разъяренный шаман: со свистом и воем он вздымал снег в самое небо или с шипением, словно тяжелый песок, бросал его наземь.
Кутерьма: ничего не увидеть, ничего не понять. Где земля, а где небо? Где живут боги, а где злые духи? И где этот самый Среднеколымск?
Люди Крайнего Севера давно исчезли бы, не выжили, если природа не наделила бы их особым чутьем. Ветер сейчас не донес ни лая собак, ни запаха дыма, никто не увидел ни колокольни, ни огонька, а огромный караван все-таки с облегчением остановился. Приехали: здесь должен быть острог, Средний острог!.. И только остановился завьюженный караван, как тут же звякнул церковный колокол. Звякнул — как зарыдал: ветер метнул туда-сюда его голос,
будто пустил по неровному кругу. С большим перерывом, как-то тревожно колокол звякнул еще. Голова юкагиров Куриль, ехавший первым, пошевелил вожжи и спокойно повадил оленей:
— О-ок… — Но к нему подскочила упряжка чукотского головы. Чайгуургин еще больше, чем Куриль, умел сдерживать любопытство, не выдавать тревогу, но сейчас не грех было и спросить:
— Русская похорона, а?
— Нет, — спокойно, тоже по-русски ответил Куриль, — исправник с божьего дома голос нам подает. Дорогу показывает.
Чайгуургин почему-то разочарованно вздохнул. Но тут же зло усмехнулся:
— Русский бог, однако, сильно опаздывает. Чуть не померзли…
Это была далеко не простая насмешка, и Куриль огрызнулся с достоинством:
— Чукотские духи — келе — дорогу мне указали? Это хочешь сказать?
— Э, никто правду не знает, — хотел увильнуть Чайгуургин. Но Куриль знал, что друга-чукчу надо припирать до конца.
— Разгляди неправду — увидишь правду, — ответил он. — Я вел караван. Почему духи мне помогали? Почему не запутали, не заморозили, а привели точно? И куда привели? К божьему дому. А? Что скажешь на это?.. Русские, может, давно звонят — с перерывами, — переменил Куриль голос — Мороз какой, буря какая — посиди наверху! Там и духи померзнут.
— Снизу, однако, звонят — веревку дергают, — возразил Чайгуургин, но возразил без особого торжества. — Ты, значит, думаешь, мы исправнику шибко нужны?
Куриль не знал, зачем исправник Друскин вдруг позвал к себе сразу всех богачей тундры. Но если голову восточных чукчей беспокоил только этот вопрос, то юкагирский голова всю дорогу думал еще и о своих собственных, очень и очень важных делах. Поэтому вопрос Чайгуургина вызвал у Куриля раздражение. Но восточные чукчи — соседи, и без Чайгуургина большого дела не сделаешь — и Куриль, скрывая неосведомленность, посчитал за мудрость вообще не ответить.
— Ок! — погнал он оленей.
Под рождество русские люди гуляют — и никакая невзгода им нипочем: пьют, орут песни, молодые женщины визжат, будто спасаются от смертельной щекотки. Однако сегодня в Среднеколымске было совсем не так. Острог Словно вымер. Правда, брехали собаки и звенел колокол. Но собаки лаяли из-за углов, будто карауля пустые дома, а колокол тревожно звякал вверху, в неземной черноте… Въезжая в острог, властители тундр — князья, головы родов, купцы, богачи, богачи шаманы — не сомневались, что будут встречены по достоинству, с почестями, несмотря ни на что. Но караван никто не встречал — ни у первого дома, ни на улочке, ни на церковной площади. Это было неслыханно. И если б не предчувствие беды, не суеверие тундровиков, не любопытство, они, наверное, решились бы завернуть оленей и податься в обратный путь. Что-то случилось у русских, а может, и на всех других землях. И вовсе не случайно так расшаманилась колымская непогода…
У бревенчатой длинной стены заезжего дома, в вихрях снега, летящего с неба, с земли и с крыши, приезжие остановились и сами начали распрягать оленей. И только теперь на крыльце появились чиновник с застекленным негаснущим жирником и два казака. Юркие, ловкие, одетые в нагольные, ладные полушубки, казаки бросились на помощь богачам и каюрам, а чиновник в шинели и в распахнутой длинной шубе так и не спустился к гостям. Будто сговорившись, богачи северяне стали закуривать. После долгой тяжкой дороги, не входя в жилье, на ветру и морозе никто не закуривает, конечно. Однако властители тундр были хитрейшим народом: кто знает, что там в мире случилось и что в отношении их замыслил исправник — дым же от трубки закроет лицо, глаза можно будет щурить, как хочешь, и поди тогда угадай, что у тебя на душе — настороженность или доверчивость, усталое безразличие или затаенная неприязнь. Нещадно дымя, они стали подниматься толпой по резко, неприятно скрипящим порожкам. Прозорливыми оказались властители тундр: жирник в руке у чиновника метался, будто наглый пронырливый сплетник, — лица высвечивал. Сам же чиновник только здоровался и не выражал радости, что гости доехали благополучно. Все это было так плохо, что хуже и не придумаешь. Проходя через темные сенцы, богачи досадовали на самих себя — не надоумили духи сказаться больным, сунуть посыльному казаку откупную шкурку. А теперь поздно — не скроешься…
Огромную комнату освещали две лампы, подвешенные к потолку. И это от них шел чужой непривычный запах — горел не жир, горела вонючая вода — керосин. Вдоль всей длинной комнаты стоял великих размеров стол, накрытый холстиной и заставленный рядами бутылок, прозрачных высоких рюмок, больших тарелок и маленьких, пустых и со всякой холодной снедью. Празднество, стало быть, состоится. Но никого из хозяев нет. Нет ни исправника, ни жены его, ни чиновников, ни казацких начальников. Если б русские переполошились в самый последний момент — это было бы сразу заметно. Случиться-то что-то случилось, но не такое уж страшное. А коль праздничный пир все-таки состоится, значит, русские все придумали. Что они затевают?