Ханна
Шрифт:
Хлопает дверь, и я подпрыгиваю, чуть не опрокинув свой велосипед. Я заметила, что улица вся обклеена листовками. Они размещены на воротах и почтовых ящиках, приклеены к отключенным фонарям и металлическим мусорным ящикам.
На крыльце Лины происходит какое-то движение. Неожиданно она появляется, одетая в безразмерную футболку из гастронома дяди. Должно быть она собирается на работу. Она замирает, оглядывая улицу, — я думаю, что она замечает меня, и я нерешительно машу, но она продолжает оглядывать улицу, ее взгляд проносится над моей головой, а потом уносится в другом
Я уже собираюсь позвать ее, но ее двоюродная сестра Грейс слетает по цементным ступенькам крыльца. Лина смеется и протягивает руку, чтобы притормозить Грейс. Лина выглядит счастливой, спокойной. Внезапно меня охватывают сомнения: на ум приходит, что Лина не пропустила меня. Возможно, она не думала обо мне; возможно, она абсолютно счастлива, не разговаривая со мной.
В конце концов, было не так, будто она пыталась позвонить.
Так как Лина начинает идти вниз по улице с Грейс, подпрыгивающей рядом с ней, я быстро поворачиваюсь и сажусь на велосипед. Теперь я отчаянно пытаюсь убраться отсюда. Я не хочу, чтобы она меня обнаружила. Поднимается ветер, шурша всеми этими листовками, призывающими к безопасности. Листовки поднимаются и опускаются в унисон, как будто тысячи людей машут белыми платками, будто тысячи людей машут "Прощай".
Глава 4
Листовки — это только начало. На улицах больше регуляторов, чем обычно, ходят слухи (не подтвержденные, но и не опровергнутые миссис Харгров, которая зашла к нам, чтобы отдать шарф, оставленный моей мамой), что скоро будет рейд. Мэр Харгров настаивает, как на телевидении, так и в тот раз, когда мы опять ужинали с их семьей, а также на этот раз в их гольф-клубе, что болезнь не вернется и нет причин для беспокойства. Но регуляторы, предложения награды и слухи о возможном рейде говорят об обратном.
В течение нескольких дней нет даже намека на новое подпольное собрание. Каждое утро я втираю тональный крем на Дьявольский поцелуй на моей шее до тех пор, пока он, наконец, не исчезнет, оставив мне одновременно и облегчение, и печаль. Я нигде не видела Стива Хилта: ни на пляже, ни на Бэк Коув, ни около Старого Порта; Анжелика была вдалеке от меня и под присмотром, но, несмотря на это, ей удавалось передать мне записку, объясняющую, что ее родители стали пристальнее за ней наблюдать с тех пор как узнали, что Сара Стерлинг заболела deliria.
Фред берет меня на гольф. Я не играю, поэтому вместо этого тащусь позади его, в то время как он ведет почти идеальную игру. Он обаятелен и вежлив, и довольно правдиво притворяется, будто ему интересно то, что я говорю. Когда мы проходим мимо людей, они оборачиваются, чтобы взглянуть на нас. Все знают Фреда. Люди искренне его приветствуют, спрашивают, как поживает отец, поздравляют с обретением пары, и никто даже не заикается о его первой жене.
Мне повезло.
Я задыхаюсь.
Регуляторы заполняют улицу.
Лина до сих пор мне не звонит.
Позже, в один жаркий вечер в конце июля, она появляется: проносится мимо меня по улице, ее глаза умышленно направлены на тротуар, и мне приходится три раза позвать ее, прежде чем
— И что? — говорю я, подходя ближе, немного задыхаясь. — Теперь ты будешь просто проходить мимо? — я хотела обратить вопрос в шутку, но вместо этого он прозвучал как обвинение.
Она хмурит брови.
— Я не видела тебя, — говорит она.
Мне хочется ей верить. Я смотрю вдаль, кусая губу. Я чувствую, что могу расплакаться, прямо здесь в мерцающей, послеполуденной жаре, город за Минжоу Хилл расплывается, как мираж. Я хочу спросить ее, где она была, сказать, что я скучаю, сказать, что мне нужна ее помощь.
— Почему ты не перезвонила мне? — вырывается вместо этого.
— Я получила список партнеров, — выпаливает она одновременно.
На мгновение я опешила. Не могу поверить, что после стольких дней внезапного и необъяснимого молчания, это первое, что она мне говорит. Я проглатываю все, что собиралась ей сказать, мой тон становится любезным и равнодушным.
— Ты еще не выбрала? — говорю я.
— Ты звонила? — спрашивает она. Опять мы говорим одновременно.
Кажется, она искренне удивлена. С другой стороны, Лину всегда трудно понять.
Большинство ее мыслей, большинство ее истинных чувств, похоронены глубоко внутри.
— Я оставила тебе где-то три сообщения, — говорю я, пристально наблюдая за ее лицом.
— Я не получала никаких сообщений, — быстро говорит Лина. Я не знаю, говорит ли она правду. В конце концов, Лина всегда настаивала, что после исцеления мы не будем друзьями: наши жизни будут слишком разными, наши социальные круги слишком удаленными. Возможно, она решила, что уже сейчас разница между нами слишком большая.
Я вспоминаю, как она смотрела на меня на вечеринке на ферме Роринг Брук, как она отпрянула, скривив губы в улыбке, когда я пыталась дотянуться до нее. Неожиданно я чувствую, будто мне все это просто снится. Мне снится красочный, очень яркий день в то время, как образы бесшумно проходят передо мной — Лина шевелит ртом, двое мужчин загружают ведра в грузовик, маленькая девочка в купальнике больше ее размера сердито смотрит на нас с порога — а я говорю, отвечаю, даже улыбаюсь, пока мои слова впитываются в тишину, в яркий белый свет залитого солнцем сна. Потом мы идем. Я иду с ней к ее дому, если только я не дрейфую, плыву и скольжу над мостовой.
Лина говорит, я отвечаю. Слова тоже дрейфуют — все это вздор, сонная болтовня.
Сегодня я пойду на еще одну вечеринку в Deering Highlands с Анжеликой. Там будет Стив. Горизонт опять прояснился. Лина смотрит на меня, с неприязнью и страхом, когда я рассказываю ей об этом.
Это не важно. Больше ничего из этого не имеет значения. Мы опять движемся к цели — к чистоте, к покрову тишины.
Но я буду продолжать двигаться. Я буду подниматься выше и выше и вырвусь — вверх, и вверх, и вверх, в громовой шум и ветер, как птица, засасываемая небом.