Ханский ярлык
Шрифт:
— Борис Данилович, надо скорей ехать. Твои-то что учудили — высадились и сразу ускакали.
— Как ускакали? — возмутился княжич. — Они что? С ума посходили?
— Так мне сказали мои гриди. Спроси их сам.
Эх, дети, как легко вас обмануть! Вы верите сказкам и обманам.
И Борис верил, что едет в Москву, даже когда въезжал в Тверь, поскольку, как объяснил ему в пути Давыд, через Тверь к Москве путь короче.
И только за обедом, когда Александр Маркович стал допытываться: куда делся Юрий Данилович, Борис наконец смекнул, в чём дело, и рассмеялся.
— Чего
— Так мы ж из Москвы вместе с ним выехали. Ха-ха-ха.
— Ну и?..
— А потом он с обозом свернул в Городец, а мне велел скакать в Кострому.
— Зачем?
— Чтоб вас надуть. Ха-ха-ха. Он знал, что вы его перехватить собираетесь.
Александр Маркович обескураженно взглянул на Давыда: вот тебе и мальчик. Неизвестно ещё, кто кого за нос водил.
23. СУД ВЕЧА
Степан Остя — десятский из охраны княжича — вечером забеспокоился, что Борис Данилович задерживается в гостях. И направился к Жеребцу.
— Так он давно ушёл домой, — удивился купец.
— С кем? — насторожился Степан.
— С этим... как его... ну с вашим каким-то.
Жеребец напрягал память до боли в висках, но так ничего и не мог вспомнить. И наконец ухватился за знакомое:
— Да, с ним был наш Зерн.
— Какой ещё Зерн?
— Ну, перевозчик, он его перевёз с того берега. Да-да-да. Они, кажется, отправились рубить лозу.
— Какую лозу? Что ты мелешь?
— Да я подарил княжичу кинжал, а тот ваш ему и скажи: мол, на лозе надо опробовать. И они ушли.
— Но его доси нет дома, дурья голова! — с отчаянием прорычал Степан и кинулся назад, слабо надеясь, что княжич уже вернулся. Не найдя его, десятский напустился на своих гридей:
— Спите, сволочи, а княжича умыкнули.
— Кто?
— А я знаю? Може, збродни.
Степан кинулся к хозяину подворья.
— Давыд Давыдович, беда. Княжич пропал.
— Как пропал? Он же был у Жеребца.
— Он давно ушёл от него с кем-то... Да, кстати, кто такой Зерн?
— Это, кажется, перевозчик.
— С ним... С ним был этот гад, который... Где он живёт, покажите!
— Счас, счас, — засуетился Давыд Давыдович. — Я сам не знаю, отрок тебя проводит.
Мальчишка повёл Степана к реке и у самой воды показал покосившуюся избушку.
— Вот тут он живёт.
Ещё подходя к избушке, Степан услышал душераздирающую песню, несущуюся оттуда:
Эх, разлилась Волга широко-о-о, На лодье не переплыть...Он резко рванул дверь, шагнул через порог. В колеблющемся свете лучины увидел за столом двух дюжих мужиков, уже изрядно упившихся. На столе стояла корчага, глиняные кружки, россыпь вяленой рыбы. Питухи [179] дружно обернулись на вошедшего.
— Кто из вас Зерн? — спросил
— Ну, я, — промямлил один мужик. — А что?
179
Питухи — пьяницы, охотники до хмельного.
— Куда ты дел княжича Бориса Даниловича?
— Перевёз на тот берег... ик, — икнул мужик. — Как велено было.
— Кем велено было?
— Ну этим... как его... А чёрт его знает, как его звали. Слушай, садись лепш с нами, выпьем по чарке. А?
— Ты, дурья голова, — шагнул Степан к Зерну и ухватил его за лохмы, — ты кому отдал княжича? А?
— Ты глянь, Ляксандр, — обратился Зерн к собутыльнику. — Они княжича туды-сюды таскают, а я, выходит, отдал.
— Ты чё пристал к человеку? — поднялся от стола Александр. — Не вишь, мы отдыхаем.
Почувствовав поддержку товарища, Зерн ударил по руке Степана, освобождая свои волосы.
— Ты не видишь, люди отдыхают? К ему по-людски... а он вишь...
Но Степан, свирепея, схватил его за плечо.
— Я тебя спрашиваю: куда ты дел княжича?
— Ляксандр, — со слезой обратился Зерн к собутыльнику. — Ведь обижаеть.
— Мы ему счас обидим, мы ему обидим.
В следующее мгновение Степан почувствовал, как крепкие руки обхватили его. Он попытался освободится от них, вывернуться, но плечом зацепил лучину, выбил её из держака, и она упала вниз, зашипев в воде стоявшей на полу посудины. В избушке стало темно. На Степана навалились двое, завернули ему руки за спину.
— Чё будем с им деить-то?
— Утопим, — отвечал Александр. — Дай верёвку, связать...
— Где я те возьму в тьме-то.
«А ведь утопят, черти драные», — подумал Степан и попытался вырваться. Но у пьяниц сила оказалась тоже немерена. Удержали.
— Ты гля, вырывается.
— Трахни его чем по башке.
— Чем?
— А хоша кружкой.
От удара обливной кружкой Степан потерял сознание. Очнулся в воде и тут же поймал ногами дно. Слава Богу, было по грудь. Медленно побрёл к берегу, боясь снова потерять сознание. Голова кружилась. Выбравшись, упал на мокрый, излизанный водой песок. Долго лежал, не имея сил и желания подняться. Голова гудела, и в гул этот вплеталось: «Эх, разлилась Волга широко-о-о».
Потом всё стихло, только бормотала рядом текучая вода. Степана начал трясти озноб. «Надо подыматься, иначе околею здесь».
Где-то далеко за полночь добрался до подворья мокрый, дрожащий. Приворотный дед едва признал его.
— Где ж ты был, сынок?
Он только зубами почакал, ничего не сказав, поплёлся в амбар, где располагались его гриди. Там стоял густой храп. Обидно стало Степану: «Сволочи, проспали княжича и меня бы тоже. Даже не хватились, гады».
Ощупью найдя чьё-то корзно, он разделся, сняв всё мокрое, и, закутавшись в корзно, втиснулся между двумя товарищами, чтобы хоть от них немного согреться. Сон долго не приходил, болела голова, терзали тревожные мысли: «Что ж будет-то? Ведь за княжича нам всем головы оторвут».