Ханский ярлык
Шрифт:
— Немалый, Михаил Ярославич, едва ли половина воротилась оттуда.
— А Давыд?
— Тоже погиб.
— Иван с Фёдором?
— Эти уцелели.
— Позови их.
Братья Иван и Фёдор Акинфовичи пришли, стали в дверях, скинув шапки, имея вид виноватых нашкодивших отроков.
— Садитесь, — кивнул князь на лавку.
Прошли, отчего-то ступая на цыпочках, словно разбудить кого-то боясь, сели.
— Ну что, молодцы, не уберегли батюшку?
— Не уберегли, князь, — в один голос согласились братья.
— Как же так случилось-то? А?
— Дык вот, — начал Иван, —он нас послал
— Да, — вздохнул князь, — обернулось бедой. Жалко. Очень жалко Акинфа, такой воевода и так оплошал.
Михаил встал, стукая кулаком в ладонь, заходил туда-сюда по горнице, думая о чём-то. Наконец молвил:
— Вот с кем теперь на Москву идти?
Сказал, ни к кому не обращаясь, вроде бы себе, но братья опять же в один голос спросили:
— А мы?
Князь быстро взглянул на братьев, словно только что обнаружил их присутствие.
— Да-да, конечно, с вами, — и серьёзно, без тени насмешки, добавил: — С тобой, Иван Акинфович, и с тобой, Фёдор Акинфович. Вы за отца первые местники, но и я тоже не последний.
И начался скорый набор ратников в полк. Наёмщики ездили по весям, забирали здоровых, крепких мужей, обещая жизнь сытую, весёлую и, конечно, прибыльную: «Захватите какой град, всё ваше. Бери, что видишь, неси, сколь подымешь!» Кто ж на это не обзарится? О том, что можно загинуть под тем «градом», ни слова, ни полслова. Но каждый знает: можно. Но каждый думает: «Только не я». Каждый верит, что уж его-то обязательно минет стрела калёная, копьё точёное: «В кого угодно, но не в меня».
Даже збродни, вчерашние разбойники, караулившие у дорог с палицей одиноких путников, и те обольщались такими посулами, записывались в ратники. А что? На походе кормёжка дармовая, ни тебе забот о брюхе, ни тебе раздумий о дне грядущем. И наконец, все грехи прощаются, а уж у разбойничков их что блох на собаке.
К середине декабря полк был готов. И хотя из Владимира пришла весть печальная — скончался митрополит, великий князь решил выступать, идти на Москву.
Ему, наверное, лучше б было явиться туда великим князем, как явился он во Владимир, возможно, и ворота б ему кремлёвские отворили, возможно, и встретили б с честью. Возможно. Но он пришёл к Москве завоевателем, мстителем за свершённые москвичами злодеяния. У Михаила Ярославича были свои понятия о чести, освящённые библейским постулатом: око за око, зуб за зуб. И всё это подогревалось ещё личной неприязнью к Юрию Даниловичу, доставившему ему столько хлопот и унижений в Орде. «Сопляк. Мальчишка. Засранец» — лишь так в мыслях он величал хозяина Москвы.
Но Москва, предупреждённая дозорными, затворила все ворота, предварительно впустив в Кремль всех посадских, сбежавших из своих домов под защиту крепостных стен. Так что когда тверичи подошли к городу, то им достались почти опустевшие посады, где они смогли найти разве что обезножевших старух и стариков да стаи брошенных собак и кошек. Со зла ли на скудость добычи или из своеволия кто-то из ратников поджёг несколько изб. Однако великий князь мигом пресёк эту забаву, велев публично повесить всех зажигальников, —
Два раза тверичане пытались взять Москву приступом, но всякий раз откатывались от дубовых стен, осыпаемые с заборола камнями, стрелами и даже брёвнами.
Чувствуя, что, не имея пороков, ему Москву не взять, Михаил Ярославич решил начать переговоры и послал к воротам бирюча [180] , который возгласил громко:
— Великий князь Михаил Ярославич приглашает к себе князя Юрия Даниловича для ведения переговоров и заключения ряда.
Однако с приворотных веж отвечали срамными словами и действиями:
180
Бирюч — глашатай, объявляющий по улицам и площадям постановления правителей.
— А этого не хотите?
Бирюч, как ему и велено было, три раза прокричал своё обращение и ушёл несолоно хлебавши. Однако и на следующий день он явился с таким же возглашением, и на третий. В третий раз, закончив орать приглашение, бирюч добавил:
—...Ежели князь Юрий Данилович и на этот раз откажется, то великий князь вынужден будет сжечь всю Москву.
На этот раз срамословий с веж не последовало, и вскоре наверху явился сам Юрий Данилович. И крикнул оттуда:
— Передай великому князю: я выйду из ворот с семью гридями, но вместо меня должны войти в Кремль семь заложников во главе с воеводой.
— Ну что ж, — сказал Михаил Ярославич, выслушав бирюча. — Блудливая свекровь и невестке не верит. Кто пойдёт в заложники?
— Я, — вызвался Фёдор, стараясь опередить Ивана.
— Не боишься?
— А чего бояться-то, у тебя, чай, за мою голову княжья будет.
— Ну что ж, Фёдор Акинфович, возьми семь гридей, кому доверяешь, и ступай к воротам. Заодно скажи там москвичам, что-де пришёл великий князь не разорять их, а покарать виновных пред ним и что даже в своём полку он повесил зажигальников ради бережения московских посадов. Выдадут мне убийцу Акинфа, и я тотчас уйду.
Заложников до ворот провожал Сысой с тем, чтобы оттуда провести уже князя Юрия и его спутников к ставке великого князя. Михаил Ярославич занял просторный терем, брошенный хозяевами, видимо боярами, в Занеглинье.
Юрий взял с собой на переговоры Родиона Несторовича, милостника Романца и ещё пять ближних гридей. В горницу, где сидел Михаил Ярославич, Юрий вошёл только с Родионом.
— Здравствуй, князь, — сказал коротко, едва кивнув.
— Здравствуй, Юрий. Садитесь, — указал на лавку Михаил.
Когда боярин и князь уселись, Михаил Ярославич, кашлянув, заговорил:
— Князь Юрий, исполняя приказ хана Тохты, я требую выдать мне князя Константина Романовича.
— Зачем? — спросил Юрий, прищуря глаза.
— Затем, чтобы вернуть его на законное место, на рязанский стол.
Повисла долгая пауза. Князь Михаил видел, что это требование застало Юрия врасплох, он не был готов к нему. И не мог даже посоветоваться с боярином, которого наверняка пригласил для этого.
— Я не могу его тебе вернуть, князь Михаил, — наконец вымолвил он.