Ханский ярлык
Шрифт:
— Почему?
— Дело в том, что он умер.
— Когда?
— Вчера.
«Врёт, сволочь, врёт», — подумал князь Михаил, а вслух сказал:
— Как же так? Жил-жил, ещё с твоим отцом в шахматы играл — и вдруг помер? У тебя помер. А?
— Но я могу представить тебе его тело.
«И ведь представит, гад, обязательно представит».
— Нет. Не надо, — выдавил Михаил, понимая, что, настаивая на выдаче князя (тела его), он обречёт его на гибель.
«Обыграл, опять
— Теперь ещё вот что. Под Переяславлем был убит мой боярин, воевода Акинф.
— Он был и моим боярином, — заметил с усмешкой Юрий.
— Над его телом надругались, срубили ему голову, взоткнули на копьё. Ты должен выдать мне его убийцу.
— Но, князь, это война. Акинф пришёл под Переяславль не в цацки бавиться, а тоже убивать. А получилось наоборот. О каком убийце может идти речь? Сражение шло на равных: кто кого. И потом, где я найду теперь его убийцу? Смешно даже.
Юрий знал, что убийца Акинфа сидит с ним рядом, даже локтем касается его, но чтоб выдать Родиона?
Михаил понимал, что и здесь он проигрывает, ведь, в сущности, «мальчишка» прав, война есть война и Акинф сам пришёл и нашёл свой конец, его никто не гнал туда. Сам, всё сам.
— Хорошо, — сказал Михаил, давая возможность к отступлению и себе и гостю. — Ты опроси всё же своих гридей. Можешь?
— Конечно, могу.
— Может, кто-то видел, как и кто убил Акинфа?
— Я сегодня же узнаю, — сказал Юрий с такой уверенностью, словно убийца уже у него в кармане. — И завтра представлю его тебе. Делай с ним что хочешь.
Михаил Ярославич кивал головой, отлично понимая, что никого он не представит. Обиднее всего было, что и «мальчишка» видит его проигрыш и, видимо, в душе торжествует победу.
Едва Юрий вошёл в детинец, как тут же подозвал к себе Романца.
— Возьми с собой Иванца, и идите в поруб, где садит князь Константин, прикончите его.
— Зарезать?
— Нет. Чтоб никаких следов, как бы умер своей смертью. Может, завтра Михаилу захочется убедиться в его смерти?
— Хорошо, князь. Мы подумаем.
— Нечего думать, дурак! Чтоб через час доложил мне о сделанном. Иди.
Князь Константин Романович сидел в порубе-тюрьме, пристроенном к стене на спуске к реке недалеко от Тимофеевских ворот. Посадили его туда вскоре после смерти Данилы Александровича и словно забыли. Раз в день старик приносил ему скудную пищу, обычно хлеб с водой, лишь иногда баловал горячим варевом. Вместо постели на пол темницы был брошен ворох соломы. Когда начались холода, старик сторож принёс и бросил ему драный овчинный тулупчик с валенками.
— Оболокайся, а то заколеешь, — пробурчал дед.
Если летом вверху через продух, прорубленный вполдерева, чуть-чуть брезжил
— Как там? — спрашивал князь Константин.
— Ничего хорошего, князь, — отвечал старик, считая, что это хоть как-то утешит высокого сидельца, мол, здесь плохо, но и на воле «ничего хорошего».
Когда на забороле началась беготня, какие-то крики, всё это доносилось и до заточника, поскольку поруб был прирублен к внешней стене крепости. И он спросил вошедшего сторожа:
— Что там случилось, дедушка?
— Осадили нас.
— Кто?
— Тверской князь Михаил Ярославич.
Эта новость обрадовала узника. «Господи, пусть падёт Москва, — с жаром молился он. — Пусть её возьмёт Михаил. Господи, пособи ему». Константин понимал, что с падением Москвы хоть как-то изменится его судьба. Не важно как, но лишь бы изменилась.
Но вот отворилась дверь и донёсся весёлый разговор:
— Князь должен спать на перине.
В поруб ввалились два молодца в полушубках. У одного в руках была перина, судя по шуршанию набитая сеном, у другого — подушка.
— Ну вот, князь, — молвил один весело, — будешь спать, как во дворце.
Не нравились Константину Романовичу эти зубоскалы, что-то в них настораживало его.
— Вы бы прикрыли дверь, выстудите клеть.
— Ничего, ничего, князь, ечас постелим тебе ложе и прикроем...
Перину бросили к стене, и один из парней насмешливо предложил:
— Изволь почивать, князь.
— Ступайте вон!
— Хы. Гля, он не хочет, — почти с издёвкой сказал другой. — Так мы уложим.
И, подскочив, повалил князя на перину, крикнув другому:
— Давай. Я держу ноги.
Тот, другой, накрыл лицо князю подушкой, прижав голову несчастного к перине. Обессиленный многомесячной скудной пищей, Константин почти не сопротивлялся. Через некоторое время Иванец, державший ноги, спросил:
— Ну как? По-моему, уже.
— Да, кажись, кончился, — сказал Романец, снимая подушку с лица князя. — Готов.
— Ну вот, — проворчал Иванец, — стоило огород городить: давай перину, давай подушку. Зажали б хлебало ладонью, и всё... Он почти и не дрыгнулся.
— Кто его знает. Зато с подушкой надёжнее.
Романец явился к князю Юрию, встал в дверях, подперев плечом косяк.
— Ну? — поднял глаза Юрий.
— Помер.
— Не поранили? Ниче?
— Нет, чист, как новорождённый, — осклабился Романец. — Но сторож сказал, что, ежели оставить на ночь, крысы объедят.