Ханский ярлык
Шрифт:
Дмитрию Борисовичу понравился жених. Обо всем быстро договорились: свадьбу играть в Твери и там же венчаться. И напоследок не удержался ростовский князь:
— А за Анницей я даю Кашинский удел.
— Вот это приданое так приданое! — воскликнул Данила Александрович.— Сразу видно, любимую дочь отдаешь.
— Конечно,— признался старый князь,— От сердца отрываю.
— Счастливчик, Миша. А вот что я буду делать со своими балбесами, где им невест наберусь. Юрий, Иван, Александр, Борис. Я уж не говорю про уделы. Москву
Перед самым уходом Данила Александрович вспомнил все же о главном:
— Послушай, Дмитрий Борисович, пока мы все в сборе, надо навалиться на Андрея. Пусть вернет Переяславль Ивану, твоему старшему зятю. Как ты думаешь?
— Что тут думать? Я, конечно, за. Но ты же знаешь Андрея. Закусит удила — ничем не проймешь.
— Знаю я его. Что ты мне рассказываешь. Но ныне самый удобный момент — тризна. На ней о худом даже он не заикается, а уж у них с Дмитрием было всякого. Чаю, из-за него он и на тот свет быстро ушел. Пока мы все в съезде, надо уговорить его. Сам закинешь словцо за Ивана и брату своему подскажи.
— Да я-то закину, но как он отнесется, Андрей-то?
— Отнесется как надо, я уж говорил с ним об этом.
— Ну и что он?
— Пока вывернулся, но в дыбки не вставал, так что надо давить потихоньку. Но перед тем, как просить за Ивана, похвали его самого, Андрея, за что-нибудь.
— Не приложу ума, за что его хвалить надо,— усмехнулся Дмитрий Борисович.— За Дюденю, что ли?
— А хотя бы за пышные похороны Дмитрия. Хоть он его и в гроб загнал, но зато на похороны и тризну не поскупился, правда, за счет казны покойного. Но кто об этом знает?
И так все три дня тризны помаленьку, потихоньку наговаривали в уши великому князю за Переяславль, кто как умел и мог. И видно, стронули-таки в его сердце какой-то камушек. В открытую он так никому не сказал, что, мол, согласен с доводами, но перед отъездом поручил Акинфу, своему боярину:
— Ты вот что... скажи Федору Ростиславичу, чтоб он... эта... оставил Переяславль, мол, раз тут Дмитрия положили, то пусть сын его тут и сидит. А то, мол, как-то нехорошо получилось... Ну а я посля ему другой город дам, пусть не серчает. Обязательно пообещай.
Однако осерчал все же Федор Ростиславич, шибко осерчал на великого князя: «Вчера дал, седни отобрал, кому ж теперь верить?»
И когда разъехались гости, собрался и он уезжать. Сгрузил на телеги все ценное из дворца, медовушу очистил. Выезжал на ночь, чтоб не так соромно было пред мизинными.
Где-то отъехав с версту, остановил возы. Подозвал двух гридей, отвел в сторону.
— Вот что, други, воротитесь в город и подожгите его.
— Как? — разинул рот один.
— Как-как! Не знаешь, как подпаливают? Зайдите в поварню, там в печи на загнетке в золе углей довольно. Возьмите бересту, вздуйте, и вперед. Весь поджигайте.
— А ежели повар спопыхнется?
— Придушите. Ну да живо. Я вас тут ждать буду. Мне все видно будет отсель. Идите.
Гриди ушли, истаяли в темноте. Князь забрался на воз, сидел как филин, вперив очи в темноту, туда, где угадывался город.
Подошел кто-то их ближних бояр, спросил:
— Что стоим, Федор Ростиславич?
— Ждем.
— Чего?
— Суда Божьего,— хмыкнул князь.
Долго стояли, уж начал князь худое про посланных думать: не струсили ли, не сбежали?
Но вот блеснул там огонек, другой. Вот он побежал по какой-то кровле вверх. Вот осветил и купол Святого Спаса. И запылал Переяславль, соломенные пересохшие кровли вспыхивали почти мгновенно, не отставало и корье с дранкой.
Послышался сполох, ударили на нескольких колокольнях в набат. Через четверть часа в стороне Переяславля полыхало сплошное зарево.
Боярин догадался, чей это «Божий суд», но осудить господина не отважился. Зато князь сам повторил несколько раз злорадно:
— Раз ни мне, то и ни им. Вот. Так справедливей будет... ни мне, ни им.
Посланных гридей так и не дождались. Тронулись дальше, когда пожар уж на убыль пошел. Многие догадывались, что гридей просто убили там. Таков уж русский закон — смерть зажигальникам на месте. Правильный закон.
10. ОРДА НА ОРДУ
У татар мир и тишина тоже всегда на волоске висели. Почти каждый темник, а тем более родственник хана, мечтал о золотоордынском престоле. Племянники завидовали дяде, восседавшем на троне, сыновья — отцу, особенно если он слишком долго заживался. Братья злились на царственного брата: чем он нас лучше?
Хан Золотой Орды Тохта считал — Ногай слишком зажился. Но неожиданно ему донесли, что и на него самого зреет заговор, и не где-то, а прямо под боком. Телебуга с Солгуем сговариваются убить Тохту.
— Когда? — спросил Тохта доносчика Акчу.
— Когда ты на охоте будешь,— отвечал тот.
— Слушай, Акча, хорошо слушай,— похвалил Тохта.— Ты мои уши, ты мои глаза у Телебуги. Будет тебе от меня большая награда.
Недели раньше не проходило без охоты, а тут вдруг не стал хан на охоту выезжать. Самое время на лебедя ехать, а хан из дворца носа не кажет.
Насторожились Телебуга с Солгуем: неужто пронюхал о заговоре Тохта? Стали гадать: через кого мог? И вышли на Акчу. Именно его несколько раз замечали у дворца Тохты. Вот тебе и нукер1, хозяина предает. Такому жить нельзя. Тихо, без шума задушили Акчу в кибитке Телебуги, завернули в кошму, а ночью вывезли к протоке, бросили в воду: плыви, Акча, корми рыб.
Хан догадался, почему исчез Акча и что с ним сталось. Призвал к себе брата Дюденю, сказал ему:
— Телебуга с Солгуем предатели, надо убить их.