Ханский ярлык

Мосияш Сергей Павлович

— Я никогда от мира не отказывался, отец святой. Но он, именно он всегда попирал наш ряд. И если нынче он остался почти без порток, то это ему в наказание от Бога.

— Ты бы вернул ему хотя бы часть казны, князь,— попросил Михаил.

— Ни ногаты. Это моя законная добыча. Я ее взял в бою.

— А княгиню? Она уж старая. Зачем она тебе?

— Старуху возьмите, черта ль мне в ней.

— И все же, Андрей Александрович, вам надо мириться. Скажи свои условия, на которых ты готов помириться с братом своим Дмитрием.

—

Условия мои такие: он окончательно отказывается от великого княжения и просит у меня прощения за все прошлое.— И тут голос у Андрея дрогнул: — Он убил моего лучшего боярина. Ну как мне его прощать?

— И все же надо простить, сын мой. Кто из нас Богу не грешен!

— Вот пусть попросит прощения за все. И чтоб больше не искал подо мной стола. Никакого.

— Но Переяславль-то ты ему воротишь? — спросил Михаил.

— Нет,— решительно ответил Андрей.

— Почему? Это ж ваш родовой удел.

— Я отдал его своему союзнику, Федору Ростиславичу.

— Помилуй, Андрей Александрович, у Федора же есть Ярославль, и даже, кажется, Смоленск за ним останется. А куда ж тогда деться Дмитрию?

— А куда хочет. Пусть вон едет к своему сыну Ивану. Я ему Кострому отдал. Пусть хоть за сына спасибо скажет. Я б мог Ваньку в монастырь упечь, а я ему стол отдал.

Сколько ни уговаривали посланцы Андрея, он так и не уступил более ничего. Гости опорожнили корчагу сыты, Андрей насосался меду и захмелел, но, захмелев, стал еще несговорчивее.

— Все, все, все. Митька от меня уж ничего не получит. Мое терпение лопнуло. И вообще, на кой черт он выполз из Пскова? Сидел бы там у дочки с зятем на печи да ел бы калачи. Ха-ха-ха.

Сговорились, что Дмитрий приедет в Волок и там в присутствии Михаила Ярославича и епископа они примирятся и заключат ряд, как водится, поцелуют крест в руках епископа Андрея, который и благословит этот мир.

Старая княгиня ехала в легкой коле и всю дорогу точила³⁰ слезы. При встрече с мужем заплакала и того более, так что Дмитрию Александровичу пришлось утешать ее, хотя сам он не меньше нуждался в утешении. Выслушав условия встречи, он вдруг сказал тихо, но твердо:

— Прощения у него просить не стану.

— Но почему, Дмитрий Александрович?

— Потому что перед отчиной он в десять, нет, в сто раз виновнее меня. И потом, я старше его, я ему в отца место, дураку.

Как ни уговаривали его князь и епископ, так и не смогли уговорить.

— Ну, нашла коса на камень,— сказал Михаил, когда они вышли с епископом на двор.— Что же делать?

— Все равно надо ехать, сын мой. На мир оба согласны, и слава Богу. Увидятся, авось образумятся, братья все же единокровные. Их нелюбие слишком дорого отчине обходится.

Старая княгиня тоже хотела ехать с ними, кое-как уговорили ее остаться в Твери с Ксенией Юрьевной.

Ехали не спеша, на ночлегах гриди варили похлебку, иногда жарили дичину, тут же подстреленную. Все ели, но Дмитрий Александрович от всего отказывался и спал плохо. Часто среди ночи шел к потухающему костру, садился около, смотрел на тлеющие угли. И молчал.

Уже на подъезде к Волоку остановились на взгорке, слезли с коней промять ноги.

— Вот, считай, мы на месте,— сказал Михаил Ярославич.

И вдруг князь Дмитрий, стоявший около, пошел на полусогнутых ногах в сторону и через несколько шагов повалился на бок.

— Князь! — кинулся к нему гридь, пытаясь подхватить его. Но не успел.

Подбежал Михаил с епископом Андреем. Дмитрий Александрович был в беспамятстве, но еще дышал.

— Что с ним?

— Видно, сердце надорвалось. Сбегайте за водой.

Несколько гридей кинулись искать воду, но, когда нашли и принесли ее, она уже не понадобилась. Князь был мертв. А иерей читал отхожную молитву.

9. НИ МНЕ, НИ ИМ

Очень не глянулось князю Федору Ростиславичу, когда в его удел, в Переяславль, привезли хоронить Дмитрия Александровича. «С какой такой стати,— думал он,— в моем городе, в моем храме Святого Спаса хотят положить его? Там мое законное место, я там лягу, когда Всевышний призовет меня». Так думал, но не говорил. Потому как в Переяславль понаехала вся родня покойного, и близкая и дальняя. Приехал из Костромы сын Иван с женой, из Москвы брат Данила Александрович с сыновьями Юрием и Иваном. Из Городца пожаловал и великий князь Андрей Александрович — смерть примирила его с братом.

От Волока гроб с телом сопровождали Михаил Ярославич с епископом. Приехали проститься с покойным ростовский и угличский князья с женами и детьми.

Где уж тут было Федору Ростиславичу заявлять свое неудовольствие, надо было размещать гостей, кормить, поить и даже готовить тризну по усопшему. Правда, на тризну родные навезли и питья и хлебов достаточно.

Отпевали Дмитрия Александровича в храме Святого Спаса, в котором когда-то и постригал его отец Александр Невский. И там же в правом приделе положили князя. Данила Александрович во время отпевания стоял рядом с братом Андреем и, покосившись на него, увидел в глазах слезы. И они показались ему вполне искренними. На душе князя Данилы как-то потеплело от этого: «Все-таки мы братья, и от этого не уйдешь».

Поэтому сразу после похорон, еще до начала тризны, Данила, улучив минуту, заговорил с братом:

— Андрей, все ж как-то неладно у нас получилось.

— О чем ты, Данила?

— Да о Переяславле. Это ж наш родовой удел, а ты взял да и посадил в нем Федора.

— Что? Тебе хочется его себе?

— С чего ты взял? Мне пока Москвы довольно.

— Ну, а че ж разговор затеваешь?

— Я об Иване речь веду, о сыне Дмитрия. Он должен наследовать Переяславль, а ты его в Кострому запятил.