Хаос в школе Прескотт
Шрифт:
— Вставай, — наконец говорит он, оставив мой вопрос без ответа, и поднимается на ноги. Он протягивает мне руку, а затем идет к стереосистеме, поставив песню сначала.
Кэл встает в центре танцевального класса и осторожно двигает руками под музыку, встает на носочки, когда песня начинает ускоряться, голос Лиззи повествует о пируэтах в темноте. Каллум следует за ней, плавно перемещается в пространстве, сделав несколько поворотов, вытягивает одну ногу и смотрит на себя в зеркало. Непохоже, что он доволен увиденным, и когда песня продолжает играть, он копирует ее темп.
В
Музыка продолжает играть, и Кэл подлетает в грациозном прыжке, но приземлиться ему не удается, он спотыкается и падает к стене, изо рта вылетают проклятья. Он прикрывает глаза и пытается выровнять дыхание. Даже находясь на другом конце комнаты, я могу сказать, что ему больно.
Но это его не останавливает. Оттолкнувшись от стены, он продолжает, полностью очаровав его. Я никогда не видела, чтобы мужчина так танцевал, особенно мужчина, покрытый татуировками. Черт, а он действительно хорош, думаю я, наблюдая, как он танцует через боль, его мышцы дрожат, заставляя его тело двигаться.
Песня подходит к концу, и Каллум замирает в согнутом положении по центру, его дыхание прерывистое. Он вскидывает голову и выглядит опустошенным, смотрит на свое отражение в течение достаточно долгого личного момента, пока я пытаюсь понять, что он хотел от меня.
— Ты прекрасный танцор, — говорю я, и он смеется надо мной. Это не милый смех, совсем нет. Начинает играть «I don’t care» Апокалиптики и Адама Гонтьера, песня идеально описывает обстановку.
— Я был прекрасным танцором, — поправляет он, хромая к стулу, и тяжело опускается на него. Его челюсть сжимается, и он наклоняется, борясь с болью. Я не знаю, что делать, поэтому просто стою и смотрю, как он страдает.
— Ты в порядке? — решаю спросить я, и Каллум кивает, подняв голову, и в вижу, что его обычно светло-голубые глаза потемнели.
— Я в норме.
— Откуда ты узнал, что я смотрю? — интересуюсь я, и он ухмыляется, приняв усилия, чтобы встать на ноги.
— Одна из моих девочек спросила, что это за рок звезда стояла в коридоре в понедельник, — отвечает он, переведя на меня взгляд. — Это, и еще твой запах, застоявшийся в коридоре.
— Мой запах? — переспрашиваю я, и Кэл протягивает ко мне руку. Я хватаюсь за нее, и он тянет меня в центр комнаты, направляя мое тело при помощи своего собственного. Хриплый голос Адама прорывается сквозь колонки в каждом углу комнаты, пока Кэл ведет меня по кругу, прижав мою спину к своей груди, он вытягивает мою правую руку, затем его пальцы пробегают вниз, пока не переплетаются с моими.
— Ты пахнешь персиками и кожей, — шепчет он мне на ухо, его грубый голос слегка надломился. Кэл отступает на шаг назад и прокручивает меня, скользя рукой по талии. Я чувствую его сердцебиение, пока он передвигает нас еще на пару
Не могу перестать смотреть на его лицо, на нем застыла смесь восторга и агонии.
— Почему ты так злишься? — спрашиваю я, когда он делает еще один круг и наклоняет меня. Понятия не имею, чем занимаюсь, но следовать его движениям оказалось не так уж и сложно. Словно музыка сообщала ему что-то, что я бы никогда не поняла, и он переводит этот мистический язык с помощью своего тела.
Песня заканчивается, последние ноты звучат эхом по всему помещению, и тут электричество отключается.
— Блять, — бормочет Каллум, и я замираю в его руках. — Управляющий просрочивает счета за электроэнергию, поэтому нам иногда вырубает свет.
Он отходит опять от меня. Я стягиваю резинку с запястья и собираю волосы в хвостик.
— Знаешь, как выглядит первая позиция? — спрашивает он, и я выразила недоразумение.
— Смутно, — я встаю в позицию, которое мое тело посчитало правильной, и Каллум подходит, чтобы внести некоторые корректировки, его руки нежны, пока он складывает мои кисти в правильное положение, его пальцы скользят по позвоночнику, как бы говоря «выпрямись».
— Хорошо. Вторая позиция? — просит он, и я качаю головой, потому что на этом мои познания заканчиваются, это все, что мой мозг запомнил из телепередач. Каллум показывает, что нужно сделать, и ждёт, пока я повторю, а затем опять двигается с места, чтобы поправить меня, его черная балетка оказывается у меня между ног, он хочет, чтобы я раздвинула стопы дальше друг от друга.
Наши глаза встречаются, и мое горло сжимается.
— Думаешь, я злюсь? — нехотя спрашивает он, и я отвечаю ему простым кивком.
— Это в каждом движении, что ты делаешь, — объясняю я, и теперь он кивает, вставая за моей спиной, наше отражение в зеркале выглядит так, словно он — моя тень. Единственный свет в комнате исходит от пыльного люка над нашими головами, сумерки наступили как-то быстро. Кстати об этом, мне уже пора уходить…
— Словно ты одновременно ненавидишь и обожаешь танцевать, как если бы воздух, которым ты дышишь, был пропитан ядом.
— Угу. Теперь третья позиция, — Каллум выполняет позу, и я копирую ее. Он снова делает шаг, чтобы поправить меня, оказавшись слишком близко, касаясь меня слишком нежно. Не могу поверить в то, что это тот же парень, который метнул горячее кофе в лицо футболисту, а затем ударил его перед двумя дюжинами студентов школы Фуллер.
— Знаешь, почему тот придурок назвал меня примой? — спрашивает он, как будто может прочитать мои мысли, его бархатистый голос вызывает дрожь по моему телу.
Уже не в первый раз за сегодня качаю головой, и Каллум тяжело вздыхает.
— Раньше я думал, что танцы станут моим счастливым билетом отсюда, — говорит он, но здесь слишком темно, чтобы я могла разглядеть выражение его лица, я чувствую, как эмоции просачиваются сквозь его слова. Мне не нужно уточнять что значит это «отсюда». Я знаю, что он имел ввиду не Спрингфилд, а бедность. Темнота. Насилие. Ненависть. Издевательства. Все это.