Харагуа
Шрифт:
Он больше не ел мяса, бичевал себя дважды в неделю и каждое утро читал «Богородице, дево» за каждую жертву той ужасной катастрофы.
А теперь он готовится совершить еще более недостойное деяние, которое потом придется отмаливать с еще большим усердием.
Он вновь посмотрел на стройную фигуру дикарки; его уже давно не интересовали женщины, однако губернатор вынужден был признать, что это агрессивное создание произвело на него впечатление; пусть не как объект похоти — подобные вещи его давно уже не тревожили — но как существо совершенно иного плана. Все время, что он провел рядом с ней, ему казалось, будто он попал в иной мир или оказался на другой планете.
С тех самых пор, как Овандо пересек океан и приступил к обязанностям губернатора, он привык считать «дикарей» низшими существами, застрявшими на полпути между людьми и животными и неспособными усвоить простейших понятий.
Но за два дня в гостях у Анакаоны, где его чествовали как посла далекой, пусть и дружественной державы, брат Николас пришел к выводу, что по уму, изяществу и остроумию Золотой Цветок значительно превосходит любую европейскую женщину и даже большинство мужчин.
А если к этому добавить еще и ее притягательную красоту и постоянную готовность к любовным приключениям, то можно ли удивляться, что в ее присутствии мужчины теряли голову?
Он приказал привести к нему пленницу.
— Сожалею о случившемся, — заявил он, едва Анакаона предстала перед ним. — Но есть вещи, которые я как правитель обязан сделать, пусть даже они мне глубоко противны как человеку.
— Это означает лишь то, что вы не являетесь истинным правителем, — ответила она с удивительным для полуголой, закованной в цепи женщины спокойствием.
— Это еще почему? — удивился он.
— Потому что тот, кто рожден истинным правителем, умеет сочетать и то, и другое. Лишь в том случае, если поступки отвечают принципам, вы имеете право указывать другим, как поступать.
— И кто же научил вас подобным вещам?
— Мой отец усвоил их еще в колыбели, а я впитала их с молоком матери. Он был королем, а я — королевой.
— Королевой дикарей?
— Мы, араваки, называем дикарями тех, кто убивает других людей без крайней на то необходимости. Например, карибов, которые питаются мясом своих жертв, или испанцев, убивающих, чтобы отнять у других свободу или золото.
— Значит, по-вашему, ходить голыми и блудить со всеми подряд свойственно цивилизованным людям?
— Уж лучше ходить голыми, чем кутаться в такую жару в шерстяные одежды, и лучше предаваться любви, чем заниматься рукоблудием, как делают люди вашей расы. Вы настолько лицемерны, что готовы предаваться самым извращенным порокам, лишь бы соблюсти при этом внешние приличия, вы не желаете сделать счастливыми себя и других лишь из страха, что вас кто-то за это осудит. Несчастные люди!
— Что может знать дикарка о нашей вере и о том, что Святая Матерь Церковь обязывает нас хранить телесную чистоту? — угрюмо бросил губернатор.
— Телесную чистоту? — изумилась принцесса. — О какой чистоте вы говорите? Или вы называете телесной чистотой вашу привычку не мыться годами и носить грязную, засаленную одежду, пока она не сгниет от грязи и не свалится? Хороша телесная чистота, от которых все встречные шарахаются прочь, чтобы не потерять сознание от невыносимой вони! Хотя, если вы таким путем решили бороться с похотью, то лучшего способа даже придумать нельзя.
— Ну, насколько мне известно, эта невыносимая, как вы сказали, вонь отнюдь не помешала вам переспать чуть ли не со всеми кастильскими кабальеро.
— Мой долг — избавить их от страданий и нищеты; что же касается иных случаев, вроде дона Бартоломео Колумба, то я никогда не скрывала, что мои отношения с ним были делом государственной важности, а вовсе не удовольствием, и я без колебаний принесла эту жертву.
— Так значит, вы признаете, что все же способны переспать с мужчиной ради выгоды?
— Ради выгоды моего народа, а не моей собственной. И я не жалею об этом, поскольку благодаря этому Харагуа все эти годы оставался независимым и свободным.
— А вам не кажется, что подобный аргумент справедлив и для меня?
— Никоим образом, — честно ответила принцесса. — Я уже не та, да и вы — не Колумб. Очевидно, когда ваши короли назначают нового губернатора, их прежде всего заботит то, чтобы он был совершенно равнодушен к женщинам; хотя даже Бобадилья все же питал к ним определенный интерес, и, не будь он столь одержим жаждой власти и золота, думаю, мы бы с ним поладили.
— Золото его и погубило: пошел ко дну вместе со своими богатствами, — Овандо сурово посмотрел на свою собеседницу, гадая, что скрывается за этим прекрасным лицом, омраченным темными кругами вокруг глаз; казалось, за эти пять дней принцесса постарела на десять лет. — Но оставим это! — заявил он. — Я хочу знать, готовы ли вы отдать приказ своим воинам, чтобы они прекратили сопротивление и признали себя подданными Изабеллы и Фердинанда.
— Подданными — или рабами?
— Вам же хорошо известно, что их величества постановили: ни один житель Вест-Индий не может считаться рабом, если не был взят в плен в ходе справедливых военных действий.
— Как в моем случае? — насмешливо уточнила Анакаона. — Или как в случае с тысячами тех несчастных, которых испанцы ночью вероломно захватили в их собственных домах, заковали в цепи и отправили в Испанию? Вы это называете «справедливыми военными действиями»?
— Большинство войн справедливы и несправедливы одновременно — смотря с какой стороны смотреть, — заметил губернатор, нисколько не сомневаясь в своей правоте. — Лично для меня нет ничего справедливее, чем встретить врага лицом к лицу с оружием в руках. Вот только королям и властителям постоянно приходится жертвовать личными амбициями ради торжества истинной веры и блага своих соотечественников.
— Почему вы так уверены, что ваша вера лучше, чем моя?
— Но это же очевидно, ведь у вас вообще нет никакой веры.
— Тем лучше! — заметила принцесса. — Быть может, я в ваших глазах и совершаю преступление, не поклоняясь вашему Богу, но в моих глазах еще худшим преступлением было бы делать вид, что поклоняюсь ему, не имея в душе ни капли веры и почитания. Или вы не согласны?
— Мне никогда не доводилось взглянуть на вещи с этой точки зрения. Но здесь не тот случай. Христос есть истина.