Харами
Шрифт:
Ну что же, я мог бы только поаплодировать такой разумной распорядительности, и даже выразить сержанту устную благодарность.
Но гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Когда Крикунов пошел в нашу палатку за рядовыми, то обнаружил там только Кузина и Куватова. На вполне естественный вопрос — где остальные? — те только мычали нечто неопределенное и делали большие глаза. Разозлившийся сержант строго приказал найти отсутствующих, и для подкрепления своих слов даже отвесил леща Кузину — для внушения.
— Даже руку отбил, — пожаловался мне Крикунов.
Я мысленно посочувствовал Кузину. Рука у Крикунова была как лопата: такая же крепкая, мозолистая и большая. «Надо проверить — нет ли у Кузи сотрясения мозга?» — мелькнуло у меня в голове. Сержант шмыгнул носом и продолжил рассказ.
Он вернулся в свою палатку, где предался игре в карты — в «козла» — и как-то так незаметно прошел час. Оставшись три раза подряд «козлом», Костенко рассвирепел и заорал на Крикунова — где подчиненные!?
Тут Крикунов и сам спохватился, и побежал снова в палатку к Кузину и Куватову.
Но там его ждал облом. Исчезли не только костенковцы, но и крикуновцы. В сильном раздумье сержант подошел к обрыву, уселся на снарядный ящик, и задумался. Но не успел он схватить в своей голове ни одной мысли, как между его ног появилась хитрая рожа Попова.
Хватательный рефлекс у Крикунова сработал автоматически — он схватил Папена за нос, и аккуратно вытянул его наверх. Пока Папен визжал, как резаный поросенок, за ним вылезли наверх и Романцев, и Алиев.
Особого допроса не потребовалось. Вмиг став гундосым, Попов раскаялся, и рассказал, что в недавнее просветление заприметил относительно недалеко местную кошару, и запланировал ее посетить. А так как сегодня господа офицеры и даже прапорщики перепились, то он счел, что лучшего момента может больше и не представиться. И рискнул выйти в поход, подбив на это товарищей.
Они вышли бодрые и веселые в предвкушении новых впечатлений, но внезапно наткнулись на стену тумана в одной из ложбин. Рамир и Алик отказались идти дальше и повернули обратно. Папен испугался путешествовать один, и побрел за ними. Вот и вся история похода.
У самого Крикунова после удачной затрещины Кузину раззуделось плечо. И он, для удовлетворения возникшей потребности, решил заняться воспитательным процессом: пара затрещин, с десяток пенделей, пяток ударов в грудь. И все бы было хорошо, да пришла беда, откуда не ждали.
Маркелов, уставший от вокальных упражнений, и подзуживаемый мочевым пузырем, выполз из землянки Поленого облегчиться. Как на грех, именно в этот промежуток времени Крикунов и вытягивал за нос попавшегося в его цепкие руки Папена. Вопли дальневосточника привлекли внимание лейтенанта, так как, к несчастью Крикунова, все это происходило достаточно недалеко, а орал Папен очень и очень громко.
Лейтенант Маркелов находился в том опасном состоянии, когда его сознание давно ушло погулять, а вот способность членораздельно разговаривать и совершать физические действия сохранилась в полном объеме. Я сам несколько раз попадал в такое же положение, и потом долго объяснял, что я просто ничего не помню из сделанного, а мне никто не верил, потому что я читал стихи, пел песни, отвечал на вопросы, но при этом вел себя совершенно безобразно. Ничего никогда никому, кстати, мне так доказать и не удалось. Поэтому я легко представил себе эту картину.
Так вот, только успел сержант двинуть Папену в ухо, повалить на землю ударом в грудь Алика, и наподдать по копчику Толе Романцеву, как почувствовал на своем плече очень тяжелую длань, которая играючи пригнула его к земле.
— Ты дедовщиной занимаешься, паренек? — с притворной ласковостью спросил Маркелов.
— Нет, — простонал согнутый в дугу Крикунов, — я их командир.
Хотя это была ложь, но виновная троица промолчала — всплывет фамилия Костенко, он не простит. А ссорится с этим злопамятным и влиятельным в определенных кругах человеком было себе очень и очень дороже.
— Ты за что их бьешь, боец? — все также не повышая голоса, заинтересовано продолжил допрос Маркелов. — А?
— Ушли самовольно из расположения, — лейтенант сжимал плечо сержанта не рассчитывая сил, и Крикунову страшно хотелось заорать. Но было невыносимо стыдно перед подчиненными.
— Куда же вы ушли? — Теперь Маркелов обращался к поднявшемуся на ноги Романцеву, но и не отпуская Крикунова.
Простодушный Рамир не успел ничего придумать для вранья, и под страшным взглядом гиганта тут же признался:
— Хотели в кошару сходить, на разведку.
— Ну и как, принесли что-нибудь?
— Нет.
— Это он вас послал?
Маркелов слегка отпустил сержанта, и тот, переведя дух, многообещающе глянул на Рамира. Тот обомлел, и вообще потерял голову.
— Нет, мы сами ушли.
Если Крикунов рассчитывал, что теперь страшный лейтенант примется за «святую троицу», то его ждало жуткое разочарование. Маркелов повернул к нему страшное лицо свое и вопросил:
— А где ты был в это время?
— В палатке.
— Это ты так следишь за личным составом, сержант?
Внезапно лейтенант обратил внимание на разбухавшее буквально на глазах ухо Папена.
— А это что? Ну-ка, ну-ка!
Он дотронулся до него, и рожа Папена скривилась, причем он непроизвольно ойкнул.
— Так, — протянул Маркелов, и указав рукой на Рамира, приказал, снимай хэбэ, солдат.
Рамир замялся — уж очень выразительно смотрел на него Крикунов. Лейтенант опять сжал сержантское плечо, глаза у того затуманились, ему стало не до Толи Романцева, и Рамир решился разоблачиться.
Да, на его теле была пара приличных синяков. Но поставил их ему не Крикунов, а Костенко. Но объяснять это заряженному на результат, и уверившемуся в своих подозрениях Маркелову было бесполезно. Он даже не стал смотреть на замызганного Алиева, а поставил Крикунова прямо перед собой… И случилось страшное…
В общем, сержант летел долго, и рухнул на землю с треском бегемот мачты.
Маркелов же повернулся к опешившим бойцам и спокойно, как ни в чем не бывало, спросил:
— Сейчас ваша смена?