Харбин
Шрифт:
По приезде в Иман Болохов, как говорится, попал с корабля на бал. Не успел он появиться в расположении военно-контрольного пункта, как поступило сообщение, что многочисленная банда хунхузов перешла границу и грабит местное население. Александр, не долго думая, отыскал себе коня и вместе со всем отрядом поскакал к границе. Неожиданное появление военных контролеров внесло панику в ряды бандитов, поэтому бой был недолгим. Потеряв двоих своих товарищей, они бежали в Маньчжурию. Среди бойцов потерь не было, если не считать одного легкораненого. Тут же жителям подвергшейся нападению деревни, что стояла на самом берегу Уссури, было возвращено десять лошадей, отбитых у бандитов, о чем командир отряда Проценко и доложит в своем донесении на имя начальника Хабаровского управления Госполитохраны товарища Сократа.
Первое, что сделал тогда Болохов, он уговорил своего командира очистить пункт от случайных людей, которые, примазавшись к советской власти, занимались черт знает чем. Несколько сотрудников пришлось выгнать за пьянство и нарушение воинской дисциплины, заменив их надежными бойцами из батальона милиции. Затем они закрыли незаконное китайское консульство и, разоружив его сотрудников и охранников, выдворили их за кордон. Изъятые у «консульства» немецкие маузеры передали милиционерам, а двухэтажное здание его перешло к уездной земской управе.
Теперь нужно было заняться поиском японской агентуры. Однако с чего начать, за что уцепиться, они не знали. Поразмыслив, решили прежде всего обратить внимание на контору таможенного поста станции Муравьев-Амурский. Там служили пятнадцать чиновников, связанных по своей работе с заграницей, причем личный состав поста не менялся со времен колчаковской администрации. И они не ошиблись: информация разведывательного характера выходила именно отсюда. Одно из таких донесений, перепечатанное на конторском «ундервуде», даже попало в руки военных контролеров. Но кто из чиновников являлся агентом, определить было пока трудно.
Чтобы найти подлеца, решили действовать методом исключения и наконец остановились всего на нескольких сотрудниках. Машинистка поста, пожилая дама, бывшая ранее учительницей, проговорилась, что кроме нее в их конторе печатной машинкой пользуется еще управляющий, остальным же она вроде как без надобности.
Круг подозреваемых сузился настолько, что и ежу, как говорится, стало понятно, кто работает на японцев. Начали следить за управляющим.
По словам одного из таможенников, который согласился сотрудничать с контролерами, то был желчный и себялюбивый человек, люто ненавидевший большевиков. Такой, безусловно, мог пойти на предательство.
Вскоре подозрение, что управляющий является японским агентом, подтвердилось: его взяли с поличным, когда он ночью в своем служебном кабинете печатал на «ундервуде» очередную свою депешу японцам. На допросе тот, дабы смягчить свою участь, сознался, что является резидентом японской разведки, причем связь со своим начальством он поддерживает через китайскую территорию, в чем ему помогают контрабандисты, которым он делает таможенные послабления. Вслед за управляющим были арестованы несколько выданных им с перепуга агентов. При обыске их квартир выяснилось кое-что интересное. Оказывается, эти люди настолько были уверены в своей безнаказанности, настолько вольготно чувствовали себя в шкуре шпионов, что потеряли всякую бдительность, потому даже не потрудились избавиться от многих вещдоков. Тот же резидент в нарушение всех инструкций хранил дома отпечатанный на злополучной машинке доклад о положении дел в нейтральной зоне.
Теперь Болохов с улыбкой вспоминал то время. Ведь у него и его товарищей из органов Политохраны совершенно не было никакого опыта в следственной работе. Действовали, как говорится, по наитию, если учесть, что тогда еще не были введены ни Уголовный, ни Уголовно-процессуальный кодексы. Однажды им дали познакомиться с одним законченным следственным делом, выполненным, насколько это было в то время и в тех условиях возможно, профессионально. Его-то и приняли за образец оформления соответствующих следственных действий по рассматриваемым делам. Первое заключение, которое Александр написал, заканчивалось примерно так: «Руководствуясь революционной совестью и правосознанием, полагал бы применить к имяреку высшую меру наказания: расстрел».
После Имана был Владивосток. В то время, когда вся страна уже потихоньку начинала приходить в себя после разрушительной войны, Александр и его товарищи в далеком Приморье продолжали бороться за советскую власть. Здесь был последний очаг контрреволюции, пригретой японскими интервентами, и его нужно было во что бы то ни стало уничтожить. ЧК покуда в Приморье не было, и его функции выполняла Госполитохрана, находившаяся на полулегальном положении, так как официально такого учреждения не существовало: оно не было определено русско-японской согласительной комиссией, поэтому любой японский жандарм мог разоружить сотрудника ГПО. Оружие с установленным количеством патронов имели право носить лишь сотрудники небольшого по численности отряда милиции да еще бойцы дивизиона народной охраны.
Утром 26 мая 1921 года японцы, нарушив нейтралитет, взяли власть во Владивостоке в свои руки. Сотрудникам ГПО пришлось уйти в сопки и влиться в ряды дальневосточных партизан, чтобы через два года вместе с Народно-революционной армией вернуться в город победителями.
Он хорошо помнит, что собой представлял отбитый тогда у врага Владивосток. Конец октября. С утра с моря подул холодный ветер, и небо заволокли тучи. Весь день этот сквознячок гулял по улицам, гоняя из угла в угол россыпи опавшей листвы. До зимы было еще далеко, но в воздухе уже нет-нет да возникала эта морозная свежесть, спускавшаяся с близких таежных сопок. Часто в эти дни лили дожди, и было промозгло и неуютно. В такую пору хорошо сидеть дома у натопленной печи, а тут на улицах столько народу!.. Будто бы праздник какой. Впрочем, для кого-то это и был праздник, особо для тех, кто криками «Ура!» встречал Народно-революционную армию, которая нестройными рядами батальонов, грохоча сапогами, сурово входила на покрытые вязкой осенней грязью приморские улицы.
Для других же это был день крушения всех их надежд. Белые сушей и морем под прикрытием японцев уходили в Корею, в Шанхай и Маньчжурию. С собой они увозили все, что могли; бывало, что угоняли и суда.
А вот интервенты, несмотря на то, что Гражданская война закончилась, не спешили убираться домой. В бухте Золотой Рог стояли два японских крейсера «Ниссин» и «Косуга» да еще транспорт с морской пехотой. И если «Косуга» и транспорт вскоре ушли, то крейсер «Ниссин» так и остался стоять до апреля 1923 года под предлогом охраны подданных Японии.
То был поистине новый Вавилон. В городе оставалось еще много белогвардейцев, которые не успели уйти за кордон. Сюда же хлынули толпы беженцев со всей России в надежде под прикрытием японцев покинуть страну. Среди них крупные буржуа, чиновный люд, но больше всего было перепуганных обывателей. Эти люди денно и нощно рыскали по городу в надежде, что кто-то поможет им бежать из этой страшной страны. Кому везло, те грузили свои пожитки на иностранные морские транспорты, которые и увозили их потом в никуда.