Харбин
Шрифт:
«Прокололся!» – наткнулся Сашик на очередное словечко Лапищева.
– Ну что вы! Утром, когда я вас увидел, вас так назвала ваша подружка! – Он врал, он не видел этой девушки утром, но ему позвонил Лапищев и сказал, что сегодня Мура «в смене», и описал, как она выглядит и как одета. И ещё он предостерёг Сашика, чтобы тот не прокололся!
– Это не моя подружка. Мы просто вместе работаем!
– Извините! Но вы всё-таки Мура, Мурочка!
– Ну теперь, конечно, Мура! А вам нравится?
– Да, очень!
Несколько шагов они прошли молча.
– Вы,
– А вы?
– Я закончил в шесть и, пока ждал, когда закончите вы, успел побывать на набережной, сейчас там, наверное, уже прохладно…
«Что это я всё – прохладно да прохладно, набережная да набережная! Но надо же о чём-то говорить!» – мысленно укорял он себя.
Девушка с любопытством оглянулась, она продолжала идти на полшага впереди, они шли, Сашик невольно подравнялся под её шаг, и вдруг в стуке каблучков по мостовой ему почудился ритм: «Хм! Хм! Хм-хм-хм!»
– Я сразу смазал карту буден… – неожиданно услышал он её голос и автоматически подхватил:
– …Плеснувши краску из стакана…
Мура снова оглянулась:
– …Нарисовал на блюдах студня…
Сашик опять подхватил:
– …Косые скулы океана…
– …На чешуе жестяных рыб прочел я зовы новых… – сказала она и замолчала…
– Губ! – продолжил Сашик. – А вы ноктюрн сыграть могли б?
– На флейтах водосточных труб! – закончила Мура и засмеялась, она замедлила шаг, и Сашик поравнялся с ней.
– Вам нравится Маяковский? – Она смотрела на него с насмешливой улыбкой.
– Да! – несколько растерянно ответил Сашик. – А ещё я знаю Вертинского… – Он хотел продолжить и назвать других поэтов, но Мура поморщилась.
– Вам не нравится Вертинский?..
– Как вас зовут?
– Сашик! – Он почему-то произнес своё домашнее имя и тут же спохватился: – Извините, Александр.
– Это вас так мама зовет? Сашик!
– Да, нас двое Александров – я и папа!
– А как вы хотите, чтобы звала вас я?
– Как вам будет угодно! – ответил он и понял, что не заметил, как они прошли целый квартал и оказались на площади против Свято-Николаевского собора.
– Ну вот, Сашик! – Она неожиданно остановилась. – Здесь я с вами попрощаюсь. Я работаю каждый четвёртый день, а когда заканчиваю, вы знаете.
Она развернулась и пошла к калитке соборной изгороди.
Сашик как вкопанный остался стоять на тротуаре, глядя, как Мура перешла дорогу и исчезла в окружавшей собор зелени.
В голове мелькнула мысль: «Самостоятельная девушка! И какая красивая!»
Он ещё немного постоял и пошёл к остановке автобуса, можно было ехать на набережную и ставить метку: «Встреча состоялась», но почему-то уже не хотелось.
Глава 2
Он полулежал на диване в своей комнате, уже переодевшись в спортивные брюки и белые матерчатые домашние туфли. Через настежь открытое окно, шевеля занавеской, ещё затекал тяжёлый горячий воздух. После встречи с девушкой Мурой с телефонной станции Сашик всё-таки добрался до набережной и поставил метку – оставил на белом столбике балюстрады горизонтальную полоску синим мелком. Мелок выкинул, он больше не пригодится, следующая метка будет поставлена другим мелком другого цвета, который на предстоящей встрече ему вручит Лапищев.
В голове звучало и двигалось по кругу: «…Я сразу смазал карту буден! Я сразу смазал карту буден! Я сразу смазал…»
После встречи с этой «самостоятельной» девушкой он переживал неясные ощущения, он продолжал видеть её со спины, её плавную, замедленную походку, мерное покачивание сумочки на локте, голубое платье, которое слегка развевалось от плавного шага, её ноги в тонких чулках… и почти задремал, разморённый июльской жарой и беготнёй по городу, и вдруг разом проснулся.
«Ух! Как же жарко!»
Из открытого окна прохлады не было.
«Надо было искупаться, что ли?»
Он подумал о набережной, о лестнице, ведущей к воде, лодочной станции и о том, что ни разу не ходил на пляж один, а всегда только в компании друзей или с Соней.
«Я сразу смазал… А что это там сегодня всё-таки делал Кэндзи?»
Эта мысль снова удивила его своей неприятностью, и сразу вспомнился его зимний разговор о Соне с Лапищевым.
«Интересно! Почему Лапищев за всё это время ни разу не вспомнил о Соне? – подумал он и полотенцем вытер пот на груди и под подбородком. – Прошло уже почти полгода. Может быть, они сами уже что-то… действуют? Тогда…» Сашик не знал, что «тогда», поэтому он попытался припомнить, может быть, в поведении Лапищева что-то за это время изменилось? Но нет! Вроде ничего! А в Сонином? Тоже ничего. Какой он знал её вот уже несколько лет, такая она и сейчас.
На душе почему-то стало неспокойно.
«Что происходит? Матка Боска! Я же в личном плане свободен. Соня – сестра. Она и сама меня так называет– «братишка»
или «мистер Саша». Может быть, я чего-то не заметил? Или неправильно понял?»
Сашик встал с дивана, подошёл к окну и выглянул в сад. В нескольких метрах от окна стояла яблоня, самая близкая к дому. Она была уже старая, от её корявого ствола, на высоте груди, вбок, почти горизонтально, росла толстая нижняя ветка. Когда-то, когда она была ниже и тоньше, он её чуть не обломил; он хотел по ней полазить, но был снят с дерева дедом. Тельнов ему тогда с укором показал пальцем на царапины, оставленные на коре острыми углами его каблуков, и он лазил по другим яблоням, которые стояли на задворках сада и где из-за кустов он был не так виден.
Всего несколько дней назад, когда ещё не было этой одуряющей жары, они с Соней и дедом сидели под этой яблоней. Сидели почти молча, дед, как обычно, читал Жития, Сашик просматривал новые ноты, присланные ему из Шанхая, а Соня что-то писала. Ей скоро надо было читать доклад в поэтическом обществе, что-то сравнительное из русской поэзии, а после доклада она хотела показать свои стихи, новые, однако в тот вечер у неё не получалось.
– Са-аш! – вдруг произнесла она врастяжку. – Посмотри, какие слова! – И тут же продекламировала: