Харон ("Путь войны")

Николаев Игорь Игоревич

Нет, не успеть.

– Забавно...
– проговорил Егор, его голос почти не дрожал, только паузы были чуть длиннее обычного.
– Я всю жизнь изучал море, жил им, но ... в кабинете. И в конце концов, в море ухожу...

Егор поднял голову, и Шафран увидел его лицо. Бледное, но невероятно спокойное.

– Возьмите мой ящик, - все так же ровно сказал ученый.
– Там записи по климату, течениям и еще много чего. Это нужно. Теперь... Идите.

Идти было очень тяжело. Каждый шаг требовал предельного внимания, люди шли растянувшись цепочкой,

связавшись длинным и прочным канатом, с контейнерами на плечах в специальных держателях. Каждое движение расходовало драгоценную энергию, и все же, иногда Аркадий оборачивался, чтобы посмотреть на неподвижную световую точку у темной туши батискафа - фонарь Егора Радюкина. По мере того как группа продвигалась дальше, аппарат таял во мгле, терялся на общем фоне, становясь неотличимым от небольшой пологой скалы. А затем в непроглядной тьме исчез и огонек.

Эпилог

Зимников поднялся по лестнице Института желудочной хирургии, чувствуя легкость и бодрость во всем теле. Он шагал так быстро, что со стороны казалось - офицер вот-вот сорвется на бег. Ему стало жарко, и Петр Захарович расстегнул шинель. Провожаемый боязливо-восхищенными взглядами студентов, он миновал несколько этажей в поисках нужного зала. Коридоры с высокими потолками пустовали, немногочисленные встречные на студентов не очень походили - все больше взрослые мужчины со специфическим взглядом людей, повидавших разное.

Первая конференция фронтовых хирургов шла своим чередом. Поволоцкий надолго завис у регистрационной стойки рядом с главной лекционной аудиторией, утрясая рабочие проблемы. За двустворчатыми, плотно прикрытыми дверьми шла напряженная жизнь - доносились голоса, восклицания и обрывки ожесточенных споров. Александр и не заметил, как бывший командир легко и бесшумно подошел со спины. Медик спохватился лишь после того, как металлическая клешня с силой хлопнула сзади по плечу.

– Здорово, Борисыч!
– приветствовал его офицер.

– И тебе не хворать, Захарыч, - в тон ему отозвался хирург, широко улыбаясь.

Они тепло обнялись, как будто со времени последней встречи прошли годы. Медичка за стойкой боязливо рассматривала странную и немного гротескную пару - офицера с подвижными протезами вместо рук, и бритого налысо хирурга с пышной косматой бородой.

Все-таки заменили?
– Поволоцкий кивком указал на рукава товарища. Зимников поднял правую руку на уровень глаз и с видимым удовольствием покрутил страшноватой металлической кистью.

– Ага. Военный эрзац, но все же лучше чем ничего. Хоть пуговицы можно нормально застегивать. А стрелять мне вряд ли понадобится, - Зимников еще раз оглядел Поволоцкого с ног до головы, отметил землистый цвет лица и глубоко запавшие глаза.
– А ты вот выглядишь не очень.

– Много забот, - кратко ответил хирург.
– Я пока что за бюрократа работаю. Еще как минимум неделя такой жизни. Кто бы мне сказал раньше, что наш брат медработник такой капризный и склочный... Вот уж точно, все великое видится со стороны. Кстати! Хоменко помнишь?

– Обижаешь, - искренне удивился Зимников.
– Чтобы я своих не помнил. Пулеметчик.

– Так он живой, не убила ни

вражья пуля, ни наша медицина, хотя пытались изо всех сил, что одна, что другая...
– Поволоцкий скривился, словно вспоминая что-то очень неприятное.
– Вчера виделись, он пошел на поправку. Рвется на фронт.

– А я скоро отбываю...
– сообщил Зимников, хлопнув по лацкану форменной шинели.

– На повышение?

Да, - скромно улыбнулся офицер.
– Я теперь подполковник, завтра еду на запад...

Петр Захарович замялся, на его лице отразилась мучительная борьба между требованиями устава и простым человеческим желанием похвалиться соратнику.

– Не спрашиваю!
– Поволоцкий все понял правильно.
– После победы расскажешь. А может быть и раньше, я ведь тоже...

Протяжный сигнал разнесся под высокими сводами, прервав медика. Зимников чуть присел и закрутил головой - звук очень напоминал сирену противовоздушной тревоги, и тело отреагировало само собой, помимо воли хозяина.

– Вот я тоже поначалу едва ли не под лавку прыгал, - прокомментировал Поволоцкий.
– Долго привыкал. Это сигнал к перерыву, обед. А затем снова... прения.

– Тьфу на вас, - выразительно сообщил Зимников.
– Одно слово, коновалы.

Широченные двустворчатые двери мореного дуба отворились с натужным скрипом. Медики потянулись из аудитории, главным образом группами по два-три человека, оживленно споря и обсуждая какие-то свои медицинские вопросы.

Зимников широко открытыми глазами проследил за бородатым, совершенно седым стариком в архиепископском облачении, шествующим за молодым помощником. Осанке пожилого врача мог бы позавидовать монарх, но самое главное - старик, похоже, был совершенно слеп. Он использовал помощника как поводыря, положив ему на плечо руку с костистыми и даже на вид очень сильными пальцами. Вокруг странной пары словно раскинулся шатер молчания, при приближении пожилого медика и его проводника все прекращали разговор и почтительно склоняли головы, словно слепец мог их увидеть.

– Это кто?
– шепотом спросил подполковник.

– Это - Валентин Войно-Ясенецкий, архиепископ. И патриарх гнойной хирургии, - так же тихо ответил Поволоцкий.
– Каждый, кто за последние тридцать лет не умер от гангрены и нагноений, обязан жизнью лично ему или его ученикам. Он прибыл из Симферополя, чтобы благословить съезд. Заодно послушать, что молодежь выдумала.

– Чудны дела твои, господи, - пробормотал Зимников, охваченный удивлением.
– Врач, да еще и церковник...

– Великий врач, - поправил Поволоцкий.
– И настоящий пастырь.

– Да-а-а...
– протянул подполковник.
– Я думал, ничему уже не удивлюсь. Как у вас вообще дела то?

– Замечательно!
– со счастливой улыбкой отозвался Александр.
– Обсуждаем насущные проблемы, думаем, как их решать. Девяносто процентов ошибочной диагностики некоторых видов травм. Ввели контроль на погрузке раненых при отправке в тыл, пока снимаем половину, в основном - плохой гипс. И так далее, в том же духе.

– Девяносто процентов... половина...
– повторил Зимников.
– А чего ты такой радужный? Это же плохо!