Харон
Шрифт:
«Таков печальный удел».
— Сейчас, Филиппушка, я тебя накормлю, — Дарья скидывала меховое пальто с капюшоном.
Потом Михаил знакомился с Филиппом, который был седым и благородным. Потом Дарья, налив Филиппу супчик, начала собираться, и следовало уйти в комнату к Инке, а он все сидел на кухне. Потом все-таки догадался и освободил помещение, неловко и нелепо попрощавшись. Потом повесил в темноте комнаты пиджак на спинку стула и, поправив на горле шарфик, лег на краешек софы, не раздеваясь, поверх одеяла. Потом слушал, как Дарья шумит
Потом входная дверь еще раз хлопнула, через всю комнату проследовал цокающий звук тупых Филипповых когтей, и пес улегся где-то в углу с тяжелым старческим вздохом. Инка, разом прервав свое ровное дыхание, повернулась, встала на локте и сквозь шелк сорочки просунула ему руку на грудь. Горячую, как горчичник, жадную ладонь. «Мне уже все можно, — шепнула прямо в ухо. — Не надо сейчас говорить».
И было утро.
— Ну, теперь твоя душенька довольна?
— Когда ты должен разговаривать с Игнатом?
— Через двадцать пять минут.
— Что будешь делать?
— Он доложит, что ему удалось разыскать с помощью своего всемогущего компьютера и вообще. Эти часы, в отличие от нас, он был в трудах праведных.
— Перед тем, как начнешь рассказывать о себе, объясни, почему ничего не было слышно?
— С моей исповедью все решено? А если я не захочу? Если я врал?
— Ты сейчас врешь. Если ты не расскажешь мне, я ничего для тебя не сделаю. Я с самого начала была нужна тебе для чего-то, с самого первого дня нашего знакомства. («Если бы мне», — подумал он.) Ты лишь ждал очень долго, а может, не наставал подходящий момент. Теперь он настал, и ты решил передо мной открыться. («Если бы я решил».)
— А как насчет твоей просьбы о защите? Ты о ней уже не помнишь?
— Я помню и буду делать все, что ты скажешь, но сперва мне нужно знать…
— Да зачем тебе что-то знать? — искренне возмутился он. Не в первый раз и не с ней одной такая петрушка. — Зачем вам всем непременно хочется знать? Что вы суете нос куда не следует? Сказано неоднократно и не мной одним — не лезьте! Не дразните силы, в которых понимаете вот столечко, не дергайте Бога за бороду! Ладно, ты — женщина,
тебе простительно, но взрослые же, умные люди, разбирающиеся, и то! И вот теперь я должен… — Он оборвал слова.
Инка опять смотрела на него, как возле «Уксуса», когда они подходили к месту столкновения с Птахой и братками.
— Я видела…
— Вот! Тоже. Видела она. Сказал, не подсматривать, не высовываться.
— Ты сказал, не высовываться, что бы ни услышала, а я и не слышала ничего. Только смотрела. Как могло быть, что я не услышала ничего? Это был гипноз, такое… внушение сразу на всех? Никто не стрелял ни в кого, и не было ничего страшного?…
«Мысль, — подумал он. — Гипноз и гипноз, пускай так думает. А защита у меня, «закрыт» я вон даже как. Интересно узнать впечатления со стороны».
— Конечно. Ты правильно догадалась. Никто ни в кого не стрелял, и это был элементарный,
— И это? — Инка повернула, наклонив, голову. В густой массе черно-седой гривы алел стремительный прочерк, прядь волос была срезана, как бритвой.
«Тощий задел. Сучонок».
— Михаил, я знаю, как называется тот Зверь. Я вспомнила. Это Кербер, страшный пес из ада. Я его видела. Вы — он. Как, по-вашему, мне легко сейчас с вами разговаривать?
— А до этого? — Михаил легонько похлопал по постели, откуда Инка встала и, как была голая, не набрасывая халата, прошла к сумочке за сигаретами. — Ты хотела убедиться, остался ли я человеком в сексуальном плане? Мужчиной. Или уже только самец?
— В сексуальном плане вполне можно обойтись самцом, не обязательно мужчиной. У меня был отчасти даже спортивный интерес.
— Какие мы откровенные. — Михаил начинал чувствовать раздражение. — Где у Дарьи телефон, Инка? Номер Игната диктуй.
— У меня только домашний.
— Давай домашний. Авось это он его на машину переключает, когда в дороге. Как он нас с тобой-то, а? Уговора у вас заранее не было? Ну, шучу, шучу…
Инка положила сигарету в блюдце под горшком с каким-то цикламеном или анемоном на подоконнике, подтянула к себе халат с софы, надела в рукава, завязала пояс. Она всегда смеялась над Дарьей за пристрастие к комнатным цветочкам, салфеточкам, керамическим финтифлюшкам, поддразнивала, в душе завидуя.
Перешагнув вещи Михаила на полу, прошла в ванную. Когда вернулась, он еще разговаривал.
— …прямо сейчас. Мне не хотелось бы никаких накладок. Значит, договорились, вы появляетесь в десять ноль-ноль. — Михаил положил трубку. — Поставь, Инесс, — протянул ей аппарат, придерживая шнур. — И пойдем на кухню, я кофе еще хочу.
Они уселись друг против друга. Михаил, протянув руку, вытянул из запахнутого халата у Инки с груди оберег. Провел по узелкам. В постели, оставшись вовсе «без ничего», Инка оберег не снимала. И даже придерживала его, нагибаясь к губам Михаила. Или держалась за оберег, не выпускала его, как, увы, однажды уже не сработавшую, но единственную надежду.
— Ты хотела знать обо мне. Я расскажу, но это будет рассказ о прошлом. Моего настоящего коснемся только в необходимой части.
«Ах, рыжая!» — в самый последний раз подумал он и начал.
Но сперва они поехали в район Таганки. Михаил уложился со своим рассказом в полчаса. Остальное время Инка собиралась. Вопросов она не задавала. Пока Михаил варил третью джезву кофе, она напряженно размышляла, одновременно наводя макияж. Сон куда-то совершенно пропал. «Наверное, слишком много кофе», — лицемеря перед самой собой, подумала она. По животу пробежал горячий мохнатый зверек. Все-таки этот Михаил был классным мужиком. «И то, что он, оказывается, не совсем человек…» Инка теперь понимала, как ведьмы отдаются Сатане. Да она и себя считала немножечко такой.