Харон
Шрифт:
Проносились гигантские рекламные щиты цыганских расцветок. Девица с порочными глазами невозможно бирюзового цвета держала веером карты – все тузы, никак не меньше пяти. Надпись уверяла, что в Атлантик-Сити тебя ждет удача, надо лишь свернуть направо на выезде номер двадцать три. Адвокаты с лицами сытых негодяев вопрошали: «Угодил в аварию? Получил увечья?» и тут же успокаивали: «Не беда – может быть, это твой шанс стать миллионером!» Строгий шрифтовой плакат сурово заявлял: «Я на твоей стороне», внизу скромно стояла подпись – Бог.
Около полудня случился затор. Мили полторы мы ползли со скоростью неспешно фланирующего пешехода: я втыкал первую, дотягивал до второй, скидывал на нейтралку, снова
Причиной пробки оказалась авария. Огромный «линкольн-навигатор», черный и сияющий лаком, как концертный рояль, лежал на боку. Крыша джипа была смята, в грязной луже из масла и битого стекла валялась женская туфля на шпильке. Оторванный капот отлетел метров на десять и воткнулся в кучу строительного песка. Вокруг «линкольна» бродили хмурые полицейские, сновали медики, несколько служебных машин с включенными маяками стояло на обочине.
Зеваки из ползших мимо машин тянули шеи, пытались разглядеть труп или хотя бы пятна крови. Труп, скорее всего, уже увезли. Насчет трупа я не сомневался, уцелеть в такой катастрофе было невозможно. Интересно, что имел в виду Господь, когда уверял бедную дамочку, что Он – на ее стороне? По странной причине именно эта модель «линкольна» была особо популярна среди работников службы безопасности и домохозяек из богатых пригородов.
Живописная сцена дорожной трагедии осталась позади, воспитательный эффект продлился недолго, через пару минут мой левый ряд уже выжимал под девяносто. По правую руку с ревом неслись восьмиосные грузовики, сияющие никелем и сталью и похожие на межконтинентальные ракеты. Управляли ими, скорее всего, роботы или камикадзе – тормозной путь у груженого трака на такой скорости составляет около ста ярдов.
Настырный рыбный фургон с красными иероглифами на борту попытался втиснуться между мной и «ауди» с нью-йоркским номером, я прибавил газу и почти уперся в бампер «ауди». Обозлясь, японец-рыбовоз резко вильнул в мою сторону, чуть не сбив зеркало. Потом по диагонали ушел вправо, подрезав семейный автобус из Огайо с остроносой колли и мексиканской девчушкой в заднем окне.
Впереди, почти сливаясь с белесым небом, зачарованным островом проступил контур Манхэттена – игрушечные башни, шпили, островерхий конус Крайслера. Я подумал, что хорошо бы обогнуть Нью-Йорк, но навигатор уверенно направлял меня в сторону моста Джорджа Вашингтона, до которого, согласно дорожным указателям, оставалось четыре мили.
9
Около четырех, где-то в штате Коннектикут, когда я заливал бензин в свой «рэнглер», из фанерной туалетной комнаты, пристроенной к бензоколонке, вышла ладная девица с яркими, только что накрашенными губами и до блеска расчесанными медовыми волосами. Она, брезгливо потирая ладони, быстро взглянула на меня, достала ключ, щелкнула в сторону белого «ягуара». «Ягуар» подал голос и моргнул фарами. Я подумал, что четырнадцать лет не спал ни с кем, кроме Хелью. Девица, посмотрев в мою сторону, села, хлопнула дверью. Лихо вырулила на шоссе, едва не столкнувшись с рыбным фургоном, который заезжал на заправку.
Рыбовоз встал у соседней колонки. Из кабины на асфальт спрыгнул шофер, крепкий детина в желтых солдатских ботинках. Я повернулся спиной и уже завинчивал крышку бака.
– Эй! – раздалось сзади. – Я узнал твою тачку. Слышь, ты?
За десять шагов шофер рыбовоза выглядел румяным здоровяком; когда он подошел ближе, оказалось, что правая сторона лица и шея у него были обожжены и покрыты розовой кожей, сморщенной, как засохшая молочная пенка. Из расстегнутой рубахи на бугристой, словно гофрированной, безволосой груди
– Чего воротишься, противно смотреть? – Он поймал мой взгляд. – Да?
Я пожал плечами, приоткрыл дверь машины.
– Ты погоди… Когда с тобой разговаривают… – Шофер ухватил меня за локоть.
– Убери руку.
– Спешишь сильно? – Он приблизился, воняя потом и чесноком.
Правое ухо его почти сгорело и было похоже на розовый эмбрион. Он зло сплюнул мне под ноги. Где-то вдали взахлеб зарыдал ребенок.
– Вот пока такие сытые гниды, как ты, дрючили здесь девок… мы там, в пустыне, свои жопы подставляли… Там, в этой блядской пустыне… – Он, распаляясь, нервно дернул головой. Правая сторона лица казалась маской. Мертвой розовой маской. Глаз, без ресниц и брови, равнодушно блестел, как стекляшка. – В этих горах…
– Мужик, – глядя ему в лицо, тихо сказал я. – Уйди от греха. Прошу тебя.
Шофер запнулся.
– Христом-богом прошу: уйди, – повторил я.
Он нерешительно отпустил мой локоть. Я сел в машину, он снова сплюнул и хотел что-то сказать.
– Молчи, – перебил я. – Молчи. И вези свою рыбу, пока не протухла.
10
Вермонт встретил меня талантливо задуманным закатом. Солнце из лимонно-желтого стало медным, потом, потемнев и словно налившись малиновым жаром, сползло в седловище между двух сизых гор. Там застряло, словно запутавшись в тонких слоистых облаках, плавя их и зажигая кружевные края. Машин стало меньше, после они исчезли вовсе. Я выжимал восемьдесят, изредка по встречной полосе проносились могучие лесовозы, груженные рыжими сосновыми стволами. Иногда я обгонял битый фермерский грузовик или кособокий седан-инвалид.
Я открыл окно, пахнуло лесом, мокрой хвоей. Сквозь гул мотора я услышал свист птиц, треньканье придорожных кузнечиков. Живя среди заторов, многоярусных развязок, светофоров и забитых перекрестков, я совершенно забыл, что езда может доставлять удовольствие. Чистую детскую радость, почти восторг. Как тогда, когда тебе впервые доверили баранку.
Я опустил все стекла, тут же ворвался ветер, и по салону, как мотыльки, замельтешили квитанции за минувшие парковки, какие-то старые чеки… Зачем-то начал их ловить, потом засмеялся, махнул рукой – черт с ними, пусть улетают. Попытался петь, но из этого ничего не вышло, и я включил радио. Среди бескрайнего треска набрел на тоскливое кантри: под унылую гитару некто нетрезвым голосом сипло жаловался на отсутствие смысла в жизни, после того как крошка-зайка-малышка уехала с Биллом в большой город. Я оставил страдальца, отправился дальше на поиск. Второй станцией оказалась классическая. Больше в эфире не было ничего.
После рекламы включили Шопена. Он пришелся как раз кстати, поскольку на западе торжественно отыгрывали багровый финал, а с юга, зловеще клубясь, разливалась и наползала чернильная хмарь. Оттуда глухими раскатами доносился гром. Утренней грозе, от которой я улизнул в Нью-Джерси, удалось-таки снова меня догнать.
Порыв ветра пригнул деревья, прошелся по лесистым холмам упругой серебристой волной, обнажая бледную изнанку листвы. Стало по-осеннему свежо, почти холодно. Мелькнул желтый знак со словом «Лось». Я не понял, что имелось в виду, и вдруг на обочине увидел огромного лося, жевавшего листву придорожного орешника. Я инстинктивно сбавил скорость и включил фары. Внешний мир тут же потемнел и стал плоским, небо, утомясь пожарными красками, нахмурилось и посерело. Больше половины уже затянула черная туча. Дальние холмы выросли в настоящие горы, они незаметно подкрались к самому шоссе, иногда нависая гранитными стенами, иногда вставая лесистыми громадами. Дорога запетляла, стали появляться знаки «Камнепад».