Хазария
Шрифт:
И выехали тут ещё два всадника – друг Купальца младой сотник Пуща схватился с подручным Рамзая Алматуем.
Алматуй – воин княжеских кровей, а сотник Пуща – удалой боярин киевский.
То не соколы налетали друг на друга, и не быстрые дрались кречеты в синей сварге под белым облаком, то четыре храбрых витязя вели смертный бой пред лицом Хорса, проливая на землю отважную кровь.
И плакала Мать-Земля, оттого что не хотела пить человеческой крови, и разливалась она по земле застывшей. А Полевой бог вздыхал тяжко и жаловался, что люди не только снег истолкли, но и всю траву в поле под ним вытоптали, копытами конскими иссекли,
И отвечал им Земнобог, что трава пойдёт новая от корней оставшихся и от семян, занесённых Стрибогом, а вот головы тех воинов, что с плеч упадут отсечённые, никогда уже больше не вырастут…
А четверо воинов продолжали сражение.
Вот встал в седле Алматуй-темрюг и бросился на сотника Пущу. А тот навстречу ему распластался, полетел ветром, и морозный прах поднялся за ними белым облаком.
Сшиблись витязи мечами, посыпались искры, и первый удар был ничей. И второй, и третий был ничей. И четвёртый, и пятый. А шестой удар был Пущи-сотника. А с седьмого удара голова Алматуя слетела с плеч. И стал Пуща, дожидаясь исхода единоборства Купальца с Рамзаем. А те долго ещё бились, но улучил Купалец момент и всадил свой меч прямо Рамзаю в грудь, распоров его красный китайский кафтан, под которым была кожаная рубаха с железными пластинами. Но прошёл русский клинок сквозь пластины, зашатался Рамзай, выронил меч и упал.
Дико закричали в ответ темрюги и ринулись на русов. А те, ободрённые победой начальников, ответили орлиным клёкотом и с удвоенной силой бросились в сечу. И уже недолго длилась та битва. Многие темрюги пали в коло, а прочие, оставшись без Рамзая и Алматуя, стали сдаваться в полон. Отдавали свои мечи русам и снимали с голов шеломы из лисьих шкур с острой железной верхушкой, отороченные барсучьим мехом либо чёрной овечьей смушкой. Одеты же были темрюги в длиннополые кафтаны из китайского шёлка, и одежд тех было на них не одна, не две, а множество, одна поверх другой.
Остатки булангарской конницы рассеялись и исчезли, а дружина направилась к Булгар-граду.
Вскоре к Святославу от начальника дозора прискакал посыльный:
– Княже, у стен нас встретили горожане и просят тебя в град не входить, не жечь и не разорять, а за то клянутся всё отдать – и злато, и серебро, и мясо овнов для дружины, и молоко собекулянское хмельное, самое лучшее, только не губи град. Рекут они, пресветлый князь, что воины, с которыми сеча была, не их, а пришлые, а они тебе отпор чинить не помышляли, ведая твою силу и благородство. – Дозорный замолчал, ожидая ответа князя, который в раздумье теребил свой длинный ус.
– Передай мой наказ, – заговорил наконец Святослав, – что просьбу их я выполню, но прежде дозорный полк должен по всем улицам града пройти и воочию убедиться, что худого супротив дружины моей не замышляют.
И вот конница дозорного полка русов потекла по заснеженным улицам града, рассматривая его добротные деревянные дома и каменные терема. Никто из горожан и не помышлял оказывать хоть какое-то сопротивление, все жители будто враз вымерли, спрятавшись от великого страха по углам жилищ, не ведая своей доли, доживут ли они сегодня до захода солнца. Обойдя весь безмолвный град, полковник сообщил князю, что всё тихо.
– Града пока не трогать, поглядим, как они дань заплатят. Дружине разбить стан недалече от городских стен, – строго повелел князь.
Едва дружина начала располагаться, как в Стан пожаловали знатные горожане. Они явились к русскому князю от имени всего града вести переговоры, несказанно обрадованные, что русы не тронули Булгар. Вскоре из ворот показались возы с первой данью – кормами, серебром, златом и медью, а дружине было выставлено угощение – овцы тучные и молоко пьяное собекулянское. По требованию русов немедленно были освобождены все славянские невольники, что находились в граде. При этом и те, кто приехали к князю на переговоры, и те, кто пригнали овнов и привезли хмельное молоко, непрерывно улыбались и кланялись, стлались шёлковыми речами, рассказывая на ломаном славянском, какой купец или знатный горожанин посылает урусам дары. При этом они боялись поднять на русских витязей свои полные страха очи. Полутысяцкий Хорь, подходя то к одному, то к другому, пробовал некоторые из подношений на вкус. Вот он приблизился к худощавого отроку.
– Это молоко и мясо от купца Акпая, – проговорил с сильным булангарским выговором молодой робич, низко кланяясь.
– Доброе молоко у твоего хозяина, – с удовольствием крякнул старый воин, – отнеси-ка, отроче, весь бурдюк вон к тому дальнему костру.
Исполнительный робич тут же пустился выполнять приказание, а седоусый воин двинулся дальше по рядам, отбирая снедь для своих изведывателей.
– Купца Буйнара, самое лучшее во всём граде, – слащаво улыбался коренастый булангарин, подкладывая Хорю жирный кусок варёной баранины.
Святослав, сидя на коне, издали наблюдал за суетливыми булгарцами. В это время к нему подъехал Тайный тиун. Он что-то негромко молвил князю, и оба отъехали подальше. Едва доставившие дары горожане удалились из Стана, как начальники довели до каждого воина строгий наказ князя: молоком тем хмельным не упиваться и мясами не объедаться, есть и пить без излишества, но песни петь весёлые и беседы вести громкие. Не поняли вои, к чему такие строгости, но приказ князя, как всегда, исполнен был в точности.
Ночь выдалась не столь морозная, сколь ветреная. По улице, ведущей к полуденным воротам града, простучали копыта четырёх коней. Старший из городских стражников строго окликнул подъезжающих:
– Эй, кто там? До утра нельзя подождать?
– Рахим, это я, купец Акпай, со мной Балай, мой раб, пропусти нас, за беспокойство заплачу, с Хамидом я договорился…
Упоминание имени начальника Городской стражи возымело действие, оконце башни над воротами захлопнулось, и к завывающему голосу ветра прибавился скрип деревянной лестницы. Потом несколько раз лязгнул затвор, открылась толстая дубовая дверь, и страж ворот вышел, прикрывая лицо от неистово крутящихся колючих снежинок.
– Прости, уважаемый Рахим, что тревожу тебя в столь поздний час, – просительным тоном произнёс купец, – не могу я ждать до утра. Едва я спасся бегством от урусов, как они уже здесь. – Оглянувшись, он тихо шепнул стражнику: – Рахим, держи, это золото. – Купец сунул в большую ладонь монету.
Тяжесть драгоценного металла в руке вмиг взбодрила неповоротливого стражника, круглый лик его оживился.
– Эй вы, сони, – окликнул густым басом стражник, – оторвите от лавок ваши зажиревшие зады и посмотрите, что там за воротами.