Хазария
Шрифт:
– Верно рекут, что мыши летучие – слуги чёрных сил, – проронил Святослав.
Жрец покривил губы и досадливо хмыкнул:
– Люди, а не летучие мыши, – слуги и хранители чёрных сил. Эх, как мы любим на кого-то вину свою повесить, будто рваную онучу на сухой сук…
– Разве не волей богов посланы беды на нас, разве вопреки этой воле наступает над Русью Ночь Сварога?
– Мы, люди, и есть боги на земле, и за всё на ней сущее перед Отцами ответственны. Ладно, не за тем пришли сюда, чтобы разговоры вести, луна уж место своё заняла, глядит на нас сверху оком своим серебряным. Пора, княже, иди за мной. – С этими словами он поправил висевший на плече плетённый из лыка небольшой короб.
– Иди, иди… – услышал князь какой-то утробный скрипучий
Жрец Чернобога на миг остановился и замер. Стать его в лунном сиянии как будто вытянулась. Потом он пошёл вдоль границы поляны, постепенно забирая чуть к центру её. Святослав шаг в шаг следовал за жрецом. И хотя двигались они теперь медленно и размеренно, князь ощущал, как нарастает тяжесть в теле и голове, всё сильнее сковывая подвижность членов и ясность мысли. Тревога, невесть откуда взявшаяся, усиливаясь с каждым шагом, давила на плечи и грудь, разливалась в мозгу свинцовым маревом. Ко времени, когда они достигли центра поляны, где из-под земли торчало несколько каменьев, похожих на обломки зубов неведомого чудища, окружённые небольшим коло из мелких камней, Святослав несколько раз терял из вида чёрную фигуру жреца, хотя был от неё не более чем в трёх шагах. А луна по-прежнему заливала холодным сиянием казавшуюся мёртвой поляну.
Может, неясные тени или загадочные отсветы лунного сияния, а может, и сами слуги могучего Чернобога то и дело выплывали из тьмы где-то сбоку и сзади, но, исполняя строгий наказ жреца, князь не глядел ни назад, ни по сторонам. Холодный страх, совсем не подобающий отважному воину, медленно вползал в сердце. Отец Чернига снял с плеча короб, поставил его под ноги и откинул крышку.
– Слава Чернобогу! – вновь раздался скрипучий голос, заставив Святослава внутренне вздрогнуть, потому как никакой, даже самый маленький, человек не мог поместиться в коробе. В следующий миг что-то захлопало, и… из короба вылетел, отражая лунные блики поверхностью глянцево-чёрных крыл, большой ворон, усевшись на плечо жреца. «Ворон не летает ночью», – изумился про себя князь.
Отец Чернига взял птицу и пересадил её на левое плечо Святослава.
– Теперь, княже, сложи руки на груди оберегом и стой не шевелясь, что бы ни увидел. И на ворона не гляди, чего бы он ни говорил. – Жрец склонился к камням и зашептал какие-то неразборчивые слова, не предназначенные для слуха человеческого. И были ли это вообще слова, князь так и не понял, не до того ему было, – все силы уходили на борение с неимоверной тяжестью, от которой звенело в ушах, и с застилающей глаза вязкой чернотой.
Ворон на плече заскрежетал, будто тонкой жестью по булату, забубнил, то ли подражая кудеснику, то ли своё, иногда произнося отдельные слова: «Чёрный огонь, чёрный огонь! Мара идёт, Мара идёт!» – повторяя каждое слово дважды.
Отец Чернига выпрямился и произнёс громким, сухим и жёстким, будто выдубленным степным ветром, голосом:
– Великие боги тьмы, мрака и смерти, Морок и Мара, вдохните хлад свой и спокойствие мрака вселенского в сердце и душу князя Руси Святослава, потому как не выдержать иначе пути, предназначенного ему на земле! Ибо жертву великую друзьями лучшими и любимыми взяли вы у него и ещё возьмёте немерено! Не выдержать такого сердцу человеческому, только вам, великим богам смерти, подвластен хлад и покой!
Крепко прижимая к груди скрещенные руки со сжатыми кулаками, Святослав зрел не мигая, как летят к нему из чёрной мглы невиданные существа. Они протягивают к нему свои длинные крючья-пальцы, вонзают в грудь и вырывают из самого сердца дорогие образы родных людей, тех, кого нет теперь в явском мире. Сердце трепещет и бьётся, как смертельно раненный птах, а из горла готов вырваться едва сдерживаемый вопль. Последними были вырваны самые дорогие лики – Велесдара, Горицвета, Овсены, маленького Мечислава, не оставив внутри ничего, кроме чёрной пустоты. Вокруг так же простиралась невиданная никогда прежде чернота Бездны, а он будто стоял на чём-то тонком, непрочном, у самого края. Бездна неумолимо притягивала к себе, и он вдруг почувствовал, что начинает соскальзывать с невидимого тонкого лезвия прямо в зияющую мраком пустоту. Незнаемый доселе ужас перед неведомым охватил всё существо князя, вонзился в сердце, будто огромный терновый шип. Терновый? Да, да, терновник, именно терновник научил его когда-то преодолевать страх. Возникший образ помог князю совладать со страхом и не упасть в пропасть, а шагнуть вперёд. Шагнуть спокойно и твёрдо, как на заросшую тернием тропу, как шагал он затем сотни раз прямо навстречу смерти, как учил преодолевать страх своих братьев-витязей. Он ступил на тропу ДРУГОЙ жизни, понимая, что навсегда прощается с той, в которой остались дорогие ему люди, да и он сам, прежний, навсегда! Тяжкий крик-стон освобождения, похожий на предсмертный, сотряс тело воителя и всю Мёртвую поляну.
– Бросай, на камни бросай! – с трудом пробился к нему крик отца Черниги. Святослав, подчиняясь этому приказу, протянул руку и, взяв что-то увесистое, швырнул его прямо в тот сгусток мрака, откуда до этого тянулись корявые крючья-пальцы. Послышался удар, и звук разбитого кувшина, и вместе с ним последние слова жреца:
– …да будет сухим твоё сердце, как эта сухая земля, да не увлажнят его ни жалость, ни сострадание, ни горечь потери близких, ни муки врага…
Далее князь не слышал, кромешная тьма и пустота вновь окружили его.
Очнулся Святослав под одним из корявых деревьев на краю Мёртвой поляны. Над ним на ветви сидел, склонив голову набок, чёрный ворон и с интересом глядел на приходящего в себя князя.
– Верр-нулся! – хрипло возвестил крылатый помощник чёрного жреца, а затем стал наговаривать что-то на гортанно-скрипучем, непонятном человеческому слуху языке.
Сам хозяин птицы сидел тут же, созерцая недвижным взором что-то только ему открытое.
– Ага, вот и добре, пора и нам возвращаться в Киев-град! – поднялся на ноги отец Чернига и, кликнув вещего ворона, водрузил его обратно в короб.
Заря уж осветила мир своим радостным сиянием, и Святослав не понял, воочию ли зрел он ночью тайные волшебства жреца Чернобога, было это наваждение или просто дурной сон. Похоже, он заснул? Но совершенно не замёрз, а, напротив, чувствовал в теле тепло.
Ощущая прилив свежих сил, князь с удовольствием потянулся, разминая члены.
Они возвращались к граду. Шли не торопясь, каждый погрузившись в свои думы.
Кажется, ничего не изменилось после ночи, проведённой на Чернобожьей поляне. Может, и вправду ничего не было, так, привиделось от чар кудесных, да и только.
Они уже шли по городской улице, когда со двора прямо под ноги Святославу выскочил малец годков пяти. Он не видел даже, куда бежит, потому что радостное личико его было повёрнуто в сторону ворот, где показалась женщина, по всему, бабушка маленького беглеца. Ещё миг – и тот со всего маху ударился бы о колено князя, если б не воинская сноровка Святослава, который успел поймать мальца, подхватив его с ходу на руки.
В следующий миг неожиданные чувства, а вернее, полное их отсутствие заставили Святослава остановиться. Подоспела запыхавшаяся бабушка шустрого чада и, беззлобно выговаривая мальцу, приняла его из рук князя, а он всё стоял, словно пригвождённый Перуновой молнией. Святослав вдруг осознал, что, подняв на руки чадо, он не испытал никаких чувств, как будто это было дерево или камень! Он простознал,что держит младенца и что с ним нужно обращаться бережно, иначе дитяти будет причинён вред, и только! Святослав не почуял нежности к маленькому беззащитному существу, как было всегда, не ощутил бьющего родника жизненной силы, что всегда передавалась от детей даже на расстоянии… И вдруг, неожиданно: дитя на руках, а чувств никаких, только знание! Чёткое знание, с какой силой можно взять ребёнка, прижать его к себе, чтобы не сделать больно, и всё…